— Не выпускай его, — резко сказал Альварес.
Джорджи превратился в совершенно гладкий шар. Но в следующий момент он снова стал отращивать конечности. Только выглядели они теперь по-другому.
— А теперь? — спросил Келли.
— Дай ему еще минутку, — ответил Доминик. Он перегнулся всем телом через бортик, рискуя свалиться в бассейн. — Мне кажется, я вижу…
У Келли заныла спина от напряжения. Ему не нравилось, как выглядят новые органы Джорджи. Они безжизненно колыхались в воде, подобно водорослям. Если с горгоном что-то случилось…
— Я его отпускаю, — хрипло сказал Келли.
К вящему ужасу Келли, когда он разжал руки, Джорджи остался под водой. Келли потянулся его схватить, но горгон ускользнул от него. Мягкие плоские отростки, отходящие от шарообразного тела, мгновенно затвердели.
Работая ими, как веслами, Джорджи стремительно умчался на глубину.
И в этот момент Доминик рухнул в бассейн, подняв огромный фонтан брызг. Он вынырнул, фыркая и отдуваясь, и повис на лесенке, уходящей вдоль стенки бассейна под воду. Вода стекала с его комбинезона, как со шкуры морского льва. Келли, который бросился было ему на выручку, увидел, что Доминик в порядке, и остановился. Оба посмотрели в воду. Между ними, под ними и вокруг них носился Джорджи. Он чувствовал себя в воде так великолепно, что любая рыба могла ему позавидовать.
— Плавники, — сказал Доминик, охнул и выпустил из рук перила. — И жабры, боже правый!
На этот раз его падение было не столь эффектным. Тем более, что все и так уже были мокрыми.
Пожалуй, доктора Уолтера Альвареса вполне можно было назвать мизантропом, и не погрешить против истины. Он не любил людей. Он любил болезни. Там, внизу, на седьмой планете, когда будет наконец основана торговая миссия, наверняка найдутся новые и необыкновенные болезни, которые на много лет вперед сделают доктора счастливым, как жаворонок.
Здесь, на станции, на его долю выпадали лишь тривиальные растяжения лодыжек, психосоматические насморки, крапивница и расстройства пищеварения. Был еще такой помощник повара Сэмюэлс, который каждую среду приходил в лазарет с одним и тем же фурункулом на шее. Всю неделю доктор Альварес с ужасом ждал среды. Каждый раз, когда в дверях появлялась простодушная физиономия Сэмюэлса, какая-то болезненная пружина в мозгу доктора закручивалась еще туже.
Однажды наступит такой день, когда Сэмюэлс откроет рот, чтобы сказать "Привет, док" — он всегда называл Альвареса "док" — и эта пружина взовьется со звуком лопнувшей струны банджо. Что случится тогда, Альварес не брался предсказать.