Хорош советчик, на себя бы посмотрел. Принимает в доме совершенно незнакомых людей, да и нелюдей тоже.
– И еще, – Унн замялся, словно ему не нравилось то, что он собирался мне сказать, почесал растопыренной пятерней затылок, вздохнул, как больной медведь, и выдавил: – Ты уж постарайся больше ко мне с женщинами не приходить!
Вот так. Я ждал этой фразы. Еще одно правило, вернее, не правило, а пожелание. Хозяин заветной избушки прекрасно понимал – если прижмет, явлюсь даже с двумя десятками женщин. Больше, пожалуй, в его доме не уместится.
– Хорошо, Унн, я постараюсь.
А что еще можно было сказать?
Лес становился все гуще, постепенно превращался в непроходимую чащу, лишь изредка прореженную тропами. Как же он мне надоел за восемь дней, а самое главное, восемь ночей пути! Комфортных и хорошо защищенных домов, как у отшельника, нам больше не встречалось. Приют давали такие же одиночки, как Унн, в основном не очень сильные колдуны. Спалось всем, кроме Морры, во время таких остановок плохо. Я, так и вовсе, на всякий случай не ложился. Слишком зыбкими и ненадежными, по моему мнению, были наши убежища. А может, мне казалось. Ведь жили в них как-то люди до нашего прихода.
Только с рассветом я заваливался часа на два, пользуясь моментом, когда народ встает и собирается в дорогу. В итоге от постоянного недосыпа и усталости мои глаза стали красными, как у вампира после сытного обеда, а голова наполнилась зыбким туманом. Тело настойчиво требовало отдыха, но проклятый лес все длился и длился!
По счастью, все когда-нибудь кончается. Сегодня ближе к обеду мы, наконец, доберемся до предгорий, а к вечеру поднимемся туда, где окажемся в полной безопасности, там и отдохнем, как следует. Но это к вечеру, а пока приходилось оставаться настороже. Этот лес был очень недобрым в любое время суток, даже днем. Все время казалось, что за нами следят чужие глаза. Один раз я даже уловил неяркие красные огоньки в густых зарослях папоротника, но они тут же погасли, едва ощутив внимание.
Да, совсем гнилой лес, нехороший. Стволы обросли мхом и похожим на седые волосы лишайником, из грибов – только застывшие грязной пеной твердые сероватые наросты на соснах. Птиц не слышно, мелкого зверья не видно. Бурелома много. И кроны слишком густые, плотно смыкаются над головами, превращая свет ясного погожего дня в неприятный сумрак.
Мой маленький отряд давно притих: всех тяготили затхлый воздух и настороженная тишина. Даже лошади жались друг к другу, испуганно косясь на седоков и норовя сорваться в галоп. Я бы с удовольствием дал им волю, но это только бы навредило: давящий страх был настолько велик, что животные могли совсем потерять разум и покалечиться, а то и вовсе – унести всадника в неизвестном направлении. Не хватало потом рыскать по опасным дебрям в поисках потерявшегося.