— Верней всего, мы наткнулись на логово браконьеров, — подытожил Раш и, зачем-то, принюхался к чернильным пятнам на столе. Сморщился, как от кислого, отводя нос в сторону.
— Все плодоносные жилы Северных земель принадлежат конунгу, — отчеканила Хани заученную с детства фразу. Нельзя отстреливать дичь в лесах, принадлежащих конунгу и Сьёргу, нельзя прятать урожай, нельзя утаивать добычу и еще много других законов Артума, которые с рождения вкладывали младенцам в головы.
— Всегда будут те, кто не прочь разбогатеть, — парировал Раш. — Если то не северяне, им дела нет до ваших законов. Нашли рудник и копают золотишко, знай вывози.
— Только глупец станет делать такое. Разоблачение карается смертью. Раш присвистнул.
— В Переменчивых землях за воровство отнимают лишь руку.
Хани, убедившись, что костер окончательно погас, засобиралась наверх. Раш тоже не задерживался, правд, прежде чем он поднялся вслед за ней, прошло несколько минут. Хани осмотрелась, прикидывая, где может быть та самая золотоносная жила. Холм стремился дальше вверх, за время подъёма по склону, она не заметила ничего, что хоть отдельно напомнило бы тропу. Была лишь одна, та, по которой шли они.
— Если повезет, нагоним молодчиков где-то в пути, — Раш взобрался на спину жеребицы, увернувшись от ее зубов, которые чуть не вцепились в его плечо. Лошадь невзлюбила второго седока и при всяком удобном случае доносила неприязнь то укусом, то ляганием. — Если, они не прячутся в других пещерах, о которых ты, верно, тоже ничего не знаешь.
Хани проглотила очередное унижение. Что толку злиться, чужестранец только и ждет, чтоб она дала повод для насмешек. Поведение Раша вызывало головную боль; он то угрожал, то, как сейчас, услужливо протягивал ладонь. Хани не приняла руки, сама села на лошадь и подавила страх, когда Раш привычно обхватил ее за талию.
Путь их лежал дальше, вверх, к тому месту, где вершину холма покрывала плотная белая шапка снега.
Рассвет пришел тягостным.
Яркое солнце забиралось в окна домов, щекотало лучами лица хмурых жителей. Но никто не спешил улыбаться и радоваться теплу, которое принесло этим утром ароматы весны. Деревенские собирали свое добро, им некогда было радоваться теплу, а взгляды, обращенные на юг, были горестными.
Арэн чистил коня. Мерин, почуяв свободу после долгих дней в стойле, гарцевал, вставал на дыбы, чем пугал любопытную ребятню. Дасирийский жеребец, гнедой, с короткой гривой и белой отметиной на лбу, стоил нескольких деревень.
Арэн погладил жеребца, вспоминая, когда впервые оседлал его. То было в день первой свадьбы, когда дасириец взял в жены сорокалетнюю Талию, вдову военачальника второй руки. Отец устроил их брак, Шаам-старший видел в том выгодную сделку. Вдова в одночасье потеряла и мужа, и двоих сыновей, старший из которых был всего немного младше Арэна, и осталась единственной владелицей небольшого, но хорошего замка и соседствующих с ним деревень. Правда, замок Талии, Замок всех ветров, находился на самом побережье, в отдаленных дасирийских землях и дорога до него занимала десяток дней. После свадьбы, молодой хозяин Шаам поехал, как должно, осмотреть свои владения. Он сразу навел новый лад: велел заложить широкие окна на первых этажах, вместо которых остались лишь узкие зарешеченные проемы, подстегнул рабов, вяло стоящих второй шар стены, заставил крестьян в срок платить налоги. Население роптало, но нескольких показательных казней хватило, чтоб прекратить смуту.