Он попытался представить себе Инес поверившей в его смерть. Интересно, будет она заказывать тот же завтрак в «Гритти»? Опустятся ли еще больше уголки ее губ, а глаза — что появится в глазах, озабоченность или грусть? А его друзья в Риме — Дик Переел, Недди, Клиффорд, — омрачатся ли их лица хоть на минуту, покачают ли они головой, не зная, что сказать? Коулмэн посмотрел на небо, милое серовато-синее небо. «Моя жизнь закончена. Пятьдесят два года жизни. Не такой уж малый срок, если учесть, что таким замечательным людям, как Моцарт или Модильяни, было отведено куда меньше». Коулмэн воспринимал смерть не в каком-то космическом плане, а как прекращение существования личности, как полную утрату способности работать и действовать. На какое-то мгновение он застыл, вообразив собственную мертвую плоть, некую субстанцию, подлежащую погребению и разложению. Но это видение было мимолетным. Он понял, что теперь лишен каких бы то ни было пут и привязанностей. Мысль эта была скорее механической, нежели плодом философских размышлений. Пробегавший мимо мальчишка случайно толкнул Коулмэна и пробормотал извинения, заставив его очнуться и понять, что он все еще стоит посреди улицы.
Он разузнал насчет катера и поезда до Местре, потом пообедал в траттории. Нацарапав на бумажной салфетке короткие слова благодарности и завернув в нее бумажку в пятьсот лир, он опустил ее в начищенный до блеска медный почтовый ящик Ди Риенцо. Коулмэн направился в сторону набережной, чтобы сесть на катер, идущий на материк, когда краем глаза вдруг увидел Рэя Гаррета в компании коротышки итальянца. Они шли ему навстречу, хотя еще и очень далеко, и Коулмэн подумал, что, если бы не повязка на голове Рэя, он вряд ли заметил бы его. Ему пришлось свернуть направо на узенькую улочку. Проделав пять неторопливых шагов, он почувствовал, как внутри закипает гнев, и развернулся в обратном направлении. Поворачиваясь, он задел полой пальто уличный лоток с фруктами, уронив один апельсин, и нагнулся, чтобы поднять его. Рэй со своим спутником тем временем миновали перекресток, и Коулмэн последовал за ними. По крайней мере, он сможет проследить, уедут они сегодня из Кьоджи, и если уедут, то когда. Если они уедут сегодня, то в Кьоджи можно будет пробыть спокойно еще несколько дней.
Но эти здравые, разумные рассуждения постепенно уступали место пробудившемуся гневу и ненависти. Коулмэну это показалось любопытным, потому что за все время пребывания в Кьоджи он ни разу не испытал ненависти к Рэю, словно бы всю ее он растратил в той драке. Но теперь при виде Рэя она вернулась. В последние двое суток Коулмэн чувствовал смутное желание примириться с Рэем, в чем никогда не признался бы ни ему, ни кому-то другому. Теперь это состояние уравновешенности исчезло, и Коулмэн знал, что, продолжая смотреть на Рэя Гаррета, придет в бешенство, как и раньше, и в конечном счете совсем выйдет из себя от ярости. Коулмэн нащупал в кармане сложенный шарф, пальцы нервно теребили шелковую материю, то сжимая ее, то снова выпуская. Он пожалел, что у него нет пистолета, того самого, который он выбросил в Риме, когда подумал, что убил Рэя. Коулмэн мысленно чертыхнулся, вспомнив, как ему не повезло той ночью. Рэй со своим спутником шли не очень быстро, и Коулмэну приходилось все время одергивать себя, чтобы не ускорять шаг, потому что ему ужасно хотелось поскорее догнать Рэя.