«Добро пожаловать на гору Касе!» — написано на указателе с изображением горы. Судя по стилю написания иероглифов, сразу можно догадаться, что гора — священная, где-то на ней расположен храм. Не знаю точно когда, но в какой-то миг дорога, по которой мы движемся, начала понемногу подниматься вверх, в гору. Проезжаем еще немного, и справа возникают ярко освещенные алые ворота синтоистского святилища. Огромные ворота. Грузовик въезжает внутрь. Окабе поворачивает руль, перед глазами у нас — куда более крутой склон другой горы.
— При-и-ве-ет, гора Акаги! — кричит Окабе.
— Это все еще Семнадцатый маршрут? — спрашиваю.
Окабе сердито фыркает:
— Три — пять — три.
Потом продолжает:
— В Маэбаши вечно пробки, даже поздно ночью — и то пробки, все из-за светофоров. Так что мы лучше через гору Акаги поедем.
Я снова смотрю на карту. Маршрут 353 огибает гору с южной стороны. Святилище, должно быть, на самой вершине, ворота, через которые мы только что проехали, — внешние, указывающие к нему дорогу. Ниже, на уровне моря, воздух был сухим, но здесь, на большой высоте, я замечаю: в воздухе плавают крошечные, поблескивающие кристаллики снега. Пристально разглядываю эти кристаллики. Постепенно в воздухе — вперемешку с кристалликами — появляются и маленькие белые снежинки. Снежинки, кружась, пролагают себе путь среди кристалликов и медленно падают на землю. Едем сквозь эти белые хлопья — и спустя немного времени начинает казаться, что я нахожусь внутри трубы или тоннеля, надежно отгороженная от прежнего своего «Я». Истинная «Я» — здесь и сейчас, в полусонной заснеженной пустоте. Впереди возникает движение — это заработали «дворники». Ощущение такое, словно звук, с которым они движутся по стеклу, по капле просачивается откуда-то издалека, — так по крайней мере мне кажется. И — не сразу, далеко не сразу — я вспоминаю о существовании своего тела. «…Снег идет».
Слова рождаются у меня во рту, словно вынесенные прибоем из бездонных глубин памяти. Произношу их снова, произношу ясно, вслух:
— Снег идет.
Но я продолжаю всматриваться в снежную белизну и слово «снег» распадается, рассыпается на «с», «н», «е» и «г», а сила, объединявшая эти четыре буквы, сила, связывавшая их между собою, бесследно исчезла, и уже никак ее не вернуть. Не понимаю больше ни почему «с», «н», «е» и «г» следуют друг за другом именно в таком порядке, ни почему эта буквенная последовательность означает имя белого нечто, падающего с неба. Ну ладно, врубаюсь. Сила, объединяющая четыре буквы, исчезла, потому-то эти штуки так сухи, легки и бестелесны, потому-то и валятся они с неба, потому-то… может быть. Я касаюсь ладонью одной руки запястья другой, убеждаю себя в теплоте собственного тела, но к снегу это не имеет ровно никакого отношения. Прижимаю ладони к щекам, но у них тоже нет со снегом ничего общего. Поворачиваюсь к сидящему бок о бок со мной — нет, конечно, я знаю, кто он, уж его-то я знаю отлично, но… скажите, какое все это имеет отношение к снегу? Снег… у него нет ничего общего ни с чем на свете. Как нет связи между буквами «с», «н», «е» и «г». Но теперь в голову приходит новая мысль — а возможно, все вовсе не так? Не в том дело, что ничто более не связывает между собою «с», «н», «е» и «г». Совершенно не в том. Дело в том, что нити, связующие «с», «н», «е» и «г» между собою, бесконечно длинны, можно соединять эти буквы в любой последовательности, а в итоге — после множества случайных комбинаций — все равно выйдет чистейшая, ярчайшая белизна, как белым становится свет на пересечении направленных в одно место лучей спектральных цветов. Возможно, именно это и вижу я сейчас — впереди и позади, вверху и внизу, крошечные слепяще белые штуковины, что падают и падают с небес — неустанно и бесконечно. Возможно, именно в этом и заключена суть снега. Я подозреваю, что так оно и есть.