Резкий горизонтальный толчок отбрасывает меня вбок. Такое ощущение, что у меня сейчас кишки наружу вылетят. Судорожно обхватываю живот руками. Наклон становится круче. Может, случилось именно поэтому? Может, именно так я утратила смысл слова «снег»? Тело мое с силой заносит вперед — и все. У подножия матового, тускло блестящего белоснежного склона сияют и искрятся крошечные огоньки. Разноцветные огоньки города, широко, до бесконечности разбросанные впереди, не тесными кучками, но и не в слишком большом отдалении друг от друга — интервалы между ними достаточно ровные. Это уже Маэбаши? Мысль мелькает, но прежде чем я успеваю выразить ее словами, рот трескается — он тоже разбился в осколки, превратился во множество белых снежинок, падающих все ниже, и одновременно в дрожащие огоньки внизу, за которыми я сейчас слежу взглядом. В отдалении слышу какой-то шум. Слышу голос, доносящийся из места, что очень похоже на одну из снежинок, водящих вокруг меня неторопливый хоровод.
Кто-нибудь меня слышит ?
Я — точно.
Один голос — совсем близко, другой — очень далеко.
Мишуку юнайтед… Говорит Мурасаки-один.
На десять-тринадцать к северу от Цукиено снег идет ?
Да, в Нумате — лед.
— Это у вас коротковолновая внутренняя связь?
Голос исчезает без предупреждения. Снег все еще падает, но ощущение снежного тоннеля, в котором я заблудилась недавно, пропало.
— Да, — отвечает Окабе. — В Цукиено приезжаешь, если движешься по скоростному шоссе Канецу — хоть туда, хоть обратно. Мы скоро там будем.
Снежный Хоккайдо…
Этот голос — тише, он звучит более отдаленно, чем остальные. Понимаю, почему электромагнитные волны так назвали. Голоса и впрямь звучат волнообразно, поднимаясь и затихая, они — настоящие волны, волны в самом прямом смысле слова. Волны, повинуясь напору друг друга, вздымаются, принимая новые формы, — голоса дрожат.
— Господи, а вот такое точно нечасто услышишь! — изумленно, в полный голос восклицает Окабе.
— Что? Что случилось?
— Этот парень — черт знает где на Хоккайдо. Зимой сигналы с такого огромного расстояния почти никогда не доходят. Летом, понимаешь, звуки отражаются — не то от ионосферы, не то еще откуда. Но зимой!..
Мало-помалу мы аккуратно спускаемся все ниже. Городские огни, за которыми я наблюдаю, медленно перемигиваются на подножии мягко круглящегося склона, мне кажется — они пульсируют в такт волнам внутренней связи, и теперь во всем мире слышим друг друга только мы двое и владелец того далекого голоса с Хоккайдо. Мы связаны нитью, протянувшейся сквозь мрак, присмотревшись, можно увидеть, как соединяет она две светящиеся точки. Голос и сопутствующее ему потрескивание постоянно прерываются, разбиваются на отдельные сигналы. Но все равно мы их слышим. Голоса — звуки, которые мы привыкли именовать голосами, — обратились в некое подобие азбуки Морзе. Я полностью сосредоточена на звуке — словно пытаюсь уловить скрытое в нем тайное послание. Тело кажется пустым. Мне знакомо это ощущение. Скоро на поверхность стремительно всплывет нечто из самых глубин моего существа, нечто, все это время лежавшее под спудом, придавленное собственной тяжестью. Что это будет? Когда произойдет? Когда, когда точно? Что-то, чего мне всегда не хватало, что-то, чего я страшусь…