— Не кокетничай, — досадливо махнул рукой Ломазов.
— Товарищ полковник, у меня и в мыслях не бысмешался Андрей, но тут же, как ни в чем не бывало, продолжил:
— Небольшая справка. По итогам 25-го тиража выдача за тринадцать правильно угаданных результатов составила четыре тысячи семьсот шестьдесят шесть рублей, за двенадцать — шестьсот девяносто рублей и наконец, за одиннадцать — сто тридцать два рубля. Несложный арифметический подсчет показал, что, если участник лотереи, играя по системе «четыре тройки и четыре двойки» в одном из вариантов угадал максимальное количество исходов, то у него автоматически набегает двенадцать выигрышей по двенадцать номеров и пятьдесят шесть выигрышей по одиннадцать номеров. Умножаем, складываем и в итоге получаем… — Кондрашов перевернул листок и с победоносным видом ткнул пальцем в написанную карандашом цифру, — двадцать тысяч четыреста тридцать восемь рублей ноль-ноль копеек. Что и требовалось доказать.
— Кому? Себе, мне, прокурору? Пока это доказывает только то, что с арифметикой у тебя все в порядке, — после некоторого раздумья произнес Ломазов. — Вполне возможно, что записка действительно окажется ключом к разгадке преступления. Остается найти замок, к которому подойдет этот ключ.
— Товарищ полковник, я уверен, что записка является важной уликой и в конце купцов приведет нас к преступнику, — загорячился Андрей.
— Гончаренко тоже не сомневался в виновности Опарина. А что из этого вышло? — напомнил начальник управления. — Нам нужны факты, а не эмоции. Вот свежая ссадина на щеке — это, милый мой, неопровержимая улика, по крайней мере, в глазах твоей любящей супруги.
— Так у меня этих фактов и улик — вагон и маленькая тележка, — улыбнулся Андрей, только сейчас сообразив, что шеф умышленно его «раскручивает», желая услышать убедительные доводы, а не расплывчатую версию, основанную на предположениях и интуиции.
— И вместо того, чтобы выкладывать факты, ты битый час громогласно сотрясаешь своды кабинета заклинаниями: «приведет!», «к преступнику!», — деланно возмутился полковник. — Да, меняются времена. Я в твои годы в разговоре с начальством на лету ловил каждое слово. А потом «слушаюсь!», «так точно!» и «разрешите идти?».
— В то время гласность и плюрализм мнений были не в моде, — невозмутимо заметил Кондрашов.
— Ладно, шутки в сторону, — посерьезнел Ломазов. — Мы остановились на практической стороне вопроса.
«Так точно!», — едва не вырвалось у Андрея, но он вовремя сообразил, что все хорошо в меру, и шеф может не оценить его остроумие. Поэтому, для порядка пригладив ладонью непослушный вихор, он продолжил: