Голову хотелось охватить стальным обручем и стянуть — иначе или распухнет, или вообще развалится к чертям. «Арарат» брезжил впереди единственным спасением. Антон припал губами к горлышку и осушил бутылку.
Допил и прислушался.
Дома стояла зловещая тишина. Хорошо было слышно, как работает телевизор на кухне у соседей с третьего этажа, тоскливо выла рахитичная овчарка на пятом, пошел на утренний приступ случайной подружки студент из квартиры за стенкой… Но все эти привычные шумы, взболтанные в фоновый коктейль, незаметный как жужжание холодильника, только потому и стали сейчас слышимы, что в Антоновой собственной квартире ни единого звука не раздавалось.
— Наташ?
Он встал, схватившись за край стола, шагнул в коридор… На вешалке сдутым парусом болталась только его форменная дерматиновая куртка, а все Наташины вещи — и пуховик, и пальто, и шарфы — исчезли.
— Наташа! — тревожно позвал Антон.
Пустота.
Сашкина кроватка пуста. Раскладной диван, их супружеское ложе, даже не разобран. Сумочка Наташина пропала. Все пропало.
Антон шагнул в ванную. Крутанул скрипучий вентиль, пустил холодную струю, распрямился… И увидел прощальную записку — желтую самоклеящуюся бумажку, прилепленную на зеркало — ровно в том месте, где отражался Антонов лоб.
«Развод» было написано на ней.
Антон умылся ледяной водой под утробный аккомпанемент водопроводных труб, поскреб щетину и присел на край пожелтевшей ванны. Чувство было, будто руку отпилили. И обратно уже не пришить — гангрена. Тянули, сколько могли, но тут уже начался явный некроз, и запах пошел.
В комнате заиграл мобильник, гнусаво воспроизводя вручную набранную Антоном песню «Наша служба и опасна, и трудна».
Она! — вздрогнул Антон. Что же сказать?! Что все скоро кончится, что он вот-вот закончит одно большое дело, что его должны уже наконец повысить, премию дадут точно, надбавку… Потерпи еще немного, еще чуть-чуть, Наташ!
Бросился в комнату, выхватил из кармана брюк телефон — древний, тяжелый и огромный, как пистолет ТТ, и посмотрел на щель экрана…
— Да, Кирилл Петрович. Проспал. Болит. Приеду. Так точно.
Произвел осмотр бутерброда. Зафиксировал первые признаки разложения и выкинул. Сдернул с крюка куртку с четырехзвездными капитанскими погонами, хлопнул входной дверью. Дверь деревянная — пусть и первый этаж, а не страшно: все равно воровать у них нечего. И через расписанный свастиками подъезд скатился во двор. Стиснув зубы, купил в ларьке сигареты. В бумажнике осталось девятьсот шестьдесят два рубля. До получки — десять дней. На макароны хватит, на пельмени — нет. Ничего, будем жрать макароны. С кетчупом и солью — отлично. Да и просто с солью нормально.