Машина — «девятка», дряхлая, ржавая, одноглазая — зашлась в туберкулезном кашле, задергалась, как заведомый жмур под электрошоком в реанимации, но завелась, спасибо! И Антон выполз в Город — мимо жирного краснорожего гаишника, который на этом углу всегда доил пытающиеся прорваться в центр «газели».
Б…ь продажная, сказал Антон гаишнику. По двести тысяч за смену, говорят, набирают. А ведь он кто? Старлей! Базовая модель баблоприемника, чуть ли не низшая ступень служебной эволюции, не зверек даже, а так — муравей-солдат. Рабочая пчела. Вибрирует полосатой частью своего тельца, собирает сладкий нектар. Часть — себе на пропитание, часть — наверх. Сколько их орудует на дорогах! Ладно бы еще гаишники только… И чиновники ведь все. Любой! Все подать собирают. И все наверх куда-то передают.
Антон как-то прочел, что годовой объем взяток в России составляет 240 миллиардов долларов. А бюджет государственный — триста миллиардов. С тех пор капитан все не мог успокоиться — куда они девают такую прорву денег? Что за б…дский улей строят? Прожрать столько просто физически невозможно!
Двести тысяч за смену, с тяжелой тупой ненавистью сказал Антон гаишнику. Зачем тебе деньги?! Тебе, уроду, все равно ни одна баба тебе не даст!
Стекла «девятки», конечно, были плотно закрыты. Гаишник увидел только, как у Антона шевелятся губы, и шутейно отсалютовал ему в ответ.
Как-то раз они с Наташкой ехали мимо из поздних гостей, этот гад их остановил и хищно принюхался, пришлось доставать ксиву и знакомиться. Теперь постовой считал Антона своим приятелем и чуть ли не подопечным, покровительственно ему улыбался и подмигивал заговорщически. Как-то раз Антону случилось попасть к урологу, который в начале приема вроде был с ним на «вы», но после обследования простаты через задний проход почему-то перешел на «ты». Нечаянно возникшая близость с гаишником казалась Антону сродни той давней истории.
* * *
Петровка ехала еще медленнее бульваров: мешала плотная, в два ряда набитая неприлично дорогими машинами парковка. Раньше такое же творилось и по ночам, но потом клуб «Дягилев», обитель порока и раковая опухоль на теле сада «Эрмитаж», задымился под пристальными ненавидящими взглядами сотрудников ГУВД из дома напротив и сгорел к едреням. И хорошо, подумал Антон, и слава богу. А то нервировало очень, когда он последним уходил с работы. Каждый вечер, то есть.
Петровка, 38. Приехали.
Он бросил машину на аварийке, положил под ветровое стекло бумажку со своим телефоном и, ссутулившись, зашагал ко входу.
Как же — и как долго! — Антон мечтал сюда попасть… Когда служил в Туле, когда учился в Высшей школе, когда переводился в Москву, когда соглашался на фронтовые командировки… Вот, попал, наконец. Полжизни на это ушло. Из оставшейся половины еще три года перекладывал бумажки, пока, наконец, доверили настоящее дело. Если справится, обещали сделать старшим опером. И после против всех обыкновений затянувшейся беспросветной ночи, в которой тускло тлели четыре капитанских звездочки, на погонах Антона могла бы взойти яркая утренняя — майорская — звезда… Звезда пленительного счастья.