Он шел к Кате, и чем ближе Он к ней становился, тем более знакомым казался ей. И Его походка, и осанка, и просто фигура — все было в Нем необъяснимо своим, близким, родным. Когда же стало различимо наконец и Его лицо, Катя обомлела. Вот кто!
Он улыбнулся ей — успокаивающе, уверенно, и она тревожной мышкой ткнулась в Его широкий, бугристый торс. Он ласково накрыл ладонью ее макушку, провел пальцами по затылку, спустился к шее, к спине — Катя послушно затихла. На второй раз Его пальцы будто оказались окружены невидимым полем, от которого мельчайшие волоски на ее коже поднимались, а след, оставленный Его рукой, продолжал полыхать. Катя, дрожащая, задыхающаяся, отняла лицо от Его груди, посмотрела наверх и разомкнула губы.
* * *
— Гражданка! — прокуренно каркнули над ухом. — Вы в себе?
Станционные часы показывали шесть утра. Начинаясь где-то далеко в жидком холодном мареве и уходя другим своим концом в то же марево, огромным негритянским фаллосом, насадившим на себя всю Тюрлему, перрон заполнял бесконечно длинный товарняк, весь составленный из черных цистерн с мазутом.
Катя сладко улыбнулась и уткнулась снова в ладони, не желая просыпаться в этот промозглый мир.
— Гражданка! — сурово повторил голос у нее над головой. — Вы тут проституцией заниматься вздумали?
— Это не проституция, — сонно возразила Катя. — Это по любви.
— Пройдемте в отделение, — резюмировали наверху.
Облупающиеся стены милицейской каморки были увешаны ориентировками, среди которых выделялся Иван Ургант, очевидно, попавший в эту дурную компанию по недоразумению. Из предметов обстановки Катю заинтересовал чайник и рачительно убранная в целофановый пакет резиновая дубинка. Пакет был прозрачный, и на дубинке хорошо читалось клеймо с названием «Изделие „Аргумент-1“». Было еще заметно, что она снабжена поперечной ручкой с удобными ребрышками и что выглядит она подозрительно для Тюрлемы хорошо, разве что не лоснится.
Милиционером, разумеется, тоже была женщина. Да, в широченной и криво скроенной куртке из черного кожзама, и да, в идиотской пилотке, но именно женщина. Выловив что-то нежное, теплое в сонных Катиных глазах, она зло, с ревнивой женской жестокостью крутанула ей руку за спину и швырнула Катю на стул.
— Фамилия-имя-отчество, — гаркнула милиционер.
Катя сначала упрямо закусила губу, но потом вдруг Иван Ургант на стене, и резиновая дубинка с ребрышками, и зависть в голосе милиционера соединились для нее в один треугольник. И она, вместо того чтобы нахамить, пожалела свою мучительницу.
— Фамилия-имя-отчество, — милиционер хрустнула костяшками.