Наличие существующих еще с советских времен типовых сроков хранения разных категорий архивных документов, позволяющих уничтожать личные дела участников Великой Отечественной войны, не может служить оправданием для Шестопала. Никакие бюрократические лазейки не могут объяснить причин, по которым архивисты считают себя вправе уничтожать информацию о погибших. Тот же Шестопал мог бы спокойно игнорировать наличие этих внутриведомственных приказов, зная, что тем самым он будет способствовать сохранению информации о советской Атлантиде. И в этом случае он ничем бы не рисковал.
Тем не менее этот бывший политинформатор первого отдела считал нужным педантично и буднично выполнять преступные по своей сути циркуляры. Многолетняя работа в ЦАМО не выработала в Шестопале пиитета к документам, хотя даже те, кто ни разу в жизни не бывал в архивах, понимают, что после смерти человека именно документы позволяют установить подробности его жизни. Эта нехитрая мысль встречается даже в художественной литературе: «Коровьев швырнул историю болезни в камин.
— Нет документа, нет и человека/…/ (М. Булгаков, «Мастер и Маргарита». — Минск: «Ураджай», 1988. С. 560.).
Увы, недостаток кругозора у недобросовестных чиновников зачастую становится источником проблем общественной значимости.
Археологи скрупулезно раскапывают поселения и могильники умерших цивилизаций, привлекая к сотрудничеству не только антропологов, но и палеоботаников (специалистов по древней растительности) и палеозоологов (специалистов по древнему животному миру); при этом вкладывают большие средства в проведение не только полевых работ, но и лабораторных анализов. Стараются выяснить все — вплоть до того, в какое время года человек умер и были ли в засыпь его могилы положены цветы. Антропологи делают тщательные замеры костных останков, чтобы выяснить не только, как человек выглядел, но в каком возрасте умер и чем болел. И все это делается ради того, чтобы собрать как можно большую информацию о тех, кого мы никогда не видели. Скелету какого-нибудь кочевника уделяют такое внимание, с которым он едва ли сталкивался при жизни. Никому не знакомый человек приходит к нам из древности, рассказывая посредством переводчиков — в их роли выступают антропологи, химики и генетики — о том, как он выглядел, жил, питался. Нечасто встречающаяся возможность идентифицировать погребение, узнав по надписи имя мертвеца, становится поводом для искренней радости.
В остальном же приходится довольствоваться общими антропометрическими данными и сведениями о погребальном обряде. Скажем, в погребениях I века н. э., которые мне пришлось раскапывать в 2007 году, не было найдено ни одного содержащего надпись надгробья. Погребальный инвентарь да костные останки (в ряде могил потревоженный древними грабителями) — вот и весь улов, который позволит составить «персональное дело» на раскопанного мертвеца. В одном случае мне удалось расчистить могильную засыпь, на которой сохранился отпечаток давно исстлевшего саркофага, — на суглинке сохранилась зеленоватая краска, которой были покрыты стенки саркофага.