Она провела беспокойную ночь, обдумывая, стоит ли позвонить мужу и попросить его помочь найти способ остаться подольше в больнице, чтобы быть рядом с ребенком. За прошедший день она убедилась, что к мистеру Ролинзу все относятся с уважением.
А что будет, когда ее выпишут из больницы? Станет ли он и дальше поддерживать ее, когда узнает, что она хочет снимать квартиру?
И как скоро можно будет поставить вопрос о разводе?
Ответов на эти вопросы не было. Пока не было. Сейчас самое важное — Тайлер. Оставалось только убедить психиатра, что она в состоянии заботиться о малютке.
— Я пойду за другой тележкой.
— Вы не можете по пути узнать номер моего домашнего телефона? Я хочу позвонить мужу, если он еще не ушел из дома.
— С удовольствием. Я пойду, а вы пока почитайте присланные вам карточки. Начните хотя бы с этой. Вы когда-нибудь видели такие красивые голубые гортензии?
Диана послушно взяла карточку, но мысли ее были о ребенке. Послание было ей совсем неинтересно.
«Дорогая Диана!
Мы узнали про несчастный случай и в этот уикенд прилетим из Нью—Йорка. Даже если ты нас не узнаешь, сейчас тебе нужны друзья.
С любовью Дженни и Юрий».
Диана нахмурилась. Лучше бы они оставили ее в покое, кто бы они ни были.
Расстроенная неспособностью что-нибудь вспомнить, она положила записку на ночной столик.
Еще одни благожелательные незнакомцы.
Все вокруг такие добрые, заботливые и чуткие, что можно с ума сойти, думала Диана. Никто не хочет понять, что ей нужен только Тайлер.
В дверь постучали.
— Диана?
Этот глубокий мужской голос мог принадлежать только одному человеку. У нее заколотилось сердце, когда она поняла, что это мистер Ролинз, появившийся раньше, чем она ожидала. Ну и ладно. Зато не придется звонить.
— Входи. Я одета.
Зная, что оба врача с утра придут на осмотр, Диана встала пораньше и сделала макияж.
Кэл вошел, и она заметила, что на этот раз он одет попроще, в легкие брюки и белую трикотажную рубашку.
— Доброе утро, Диана. Похоже, сегодня ты чувствуешь себя лучше.
— Да. Спасибо за розы. Они чудесны.
— Я знаю, ты любишь такие.
Наступило тягостное молчание. Опасаясь заговорить о ребенке — а вдруг сегодня он не захочет помогать? — она спросила:
— Ты играл в гольф?
Вопрос вызвал у него недоуменную гримасу.
— Почему ты так решила?
— Не знаю. Может быть, из-за одежды.
— Я не играю в гольф.
— А я? — Рука нервно прижалась к горлу.
— Нет. Никто из нас не интересовался спортом.
У нее сложилось впечатление, что она обидела его, сама того не желая. Ужасное ощущение — чувствовать себя виноватой в том, за что не отвечаешь. Нельзя затягивать эту ситуацию.