Лесь отложил баян, гостеприимно распахнул двери.
— Проходите, не стесняйтесь…
Он первым вошел в пустой еще зал и заиграл что-то веселое, такое, что ноги сами начали выбивать дробненький гопачок. А когда танцы были в разгаре, вышел на сцену Нечай и громко объявил: «Мария Григорьевна Шевчук прочитает лекцию о комсомоле».
Марию Григорьевну сперва слушали больше из вежливости — новый человек, пусть себе говорит, закончит — опять потанцуем, — но потом заинтересовались: учительница говорила просто, доходчиво, сама увлеклась и слушателей сумела увлечь.
— Понравилась лекция? — обратился ко всем Нечай.
— Понравилась, — ответили ему.
Потом кто-то спросил:
— А что еще будет в клубе?
— Про то расскажет вам Лесь Гнатюк. Комсомольская организация назначила его заведовать клубом.
— Ого! Это ж выходит, Лесь в начальство выбился…
— А ведь правильно — на баяне хорошо играет…
— Так у него ж образования пять классов…
— Зато хлопец хороший, — вступилась за Леся какая-то дивчина и застеснялась, спряталась за подружек.
Лесь, смущаясь своей новой роли, довольно толково рассказал о планах комсомольцев. И еще сообщил: решили они добиваться, чтобы открыли в селе пятый и шестой классы вечерней школы, тогда каждый сможет учиться.
— Приходите в клуб, — приглашал Лесь, — кружки художественной самодеятельности организуем, концерт дадим…
Марию Григорьевну провожал домой Нечай. Шли молча. Окунулся Зеленый Гай в ночь. Небо лохматой шапкой нависло над селом — прямо над головой иссиня-черное, а по краям размытое отблесками ушедшей зари.
— Не думал я, что вы так хорошо лекцию прочитаете, — нарушил молчание Нечай.
— Недаром же меня четыре года в институте учили, — ответила Мария.
Ночью голоса далеко слышатся, поневоле хочется говорить тихонечко, только для того, кто рядом, и от этого вплетается в разговор доверительность.
— И только? Чтобы так рассказывать о комсомоле, его надо любить.
— Знать, хотите вы сказать?
— Нет, — настаивал Нечай, — именно любить. И еще что-то для этого нужно, ну, талант, что ли. Вот у меня, — огорченно признался он, — не получается так. Хоть и знаю я историю комсомола и для меня в нем вся жизнь — получал я билет в партизанском отряде, а вот не смог бы так говорить, как вы, — слушает меня молодежь с холодком. Вижу, как иногда отскакивают от людей мои слова. Не доходят…
— Это оттого, что вы жесткий, колючий, на всех с недоверием смотрите. Вот и на лекции — сидите отдельно от всех: неприступный, брови грозно сдвинуты, будто ждете, что сейчас, сию минуту, произойдет что-нибудь неприятное.
— А вы думали, не ждал? В том зале сидели и такие, что со Стафийчуком одной веревочкой связаны. Это и есть классовая борьба. Резолюции в ней прописывают автоматами!