— Я неясно выражаюсь? Неясно?
Мощный бросок, и Рейтуз приземляется на внушительном расстоянии от того места, где начал полет.
— Подумайте о престарелых родителях! — бросает Видок. — Брысь отсюда!
Внимательно, словно доктор, изучающий клинический случай, он наблюдает, как Рейтуз нашаривает шляпу, нахлобучивает ее и, не оглядываясь, трусит в ближайшую подворотню.
— Этот ваш папа, — произносит Видок, переводя взгляд на церковь Валь де Грае. — Он о дофинах никогда не упоминал?
— Нет. Он был сыном нотариуса. А мать из семьи торговцев картофелем. Это не тот круг, где имеют дело с особами королевского происхождения.
— Ах, не сомневаюсь, что вам известна старинная поговорка. «Чудные времена, чудные знакомства». А какое уж время чуднее Революции?
Тут он делает нечто неожиданное: просовывает руку мне под локоть и осторожно тянет за собой. Теперь мы прогуливаемся по этим узким, мягко идущим под уклон улочкам: два буржуа, наслаждающихся свежим воздухом, только что из Итальянской оперы.
— Я жил в Аррасе, — говорит Видок, — когда началась свистопляска. Видел там одну женщину, век ее не забуду, гражданку Лебо. Была простой монашенкой в монастыре Вивьер, когда якобинцы насильно выдали ее за кюре Нювилля. Оказалось, родственные души. Она решала, кто враги Республики, он отвечал за то, чтобы за свои грехи они заплатили смертью. Я стал свидетелем того, как они казнили месье Вьюпонта за прегрешения его попугая. По-видимому, гражданка Лебо подслушала, как попугай выкрикивает: «Да здравствует король!» Не прошло и недели, как обладатель попугая расстался с головой. Саму птицу пощадили, передали этой самой гражданке на перевоспитание. Она, наверное, все еще его перевоспитывала, когда пришли уже за ней.
С полуулыбкой он наклоняется ко мне.
— Такое уж было время, — шепчет он. — Женщина духовного звания превращалась в женщину из народа и проводила свои дни, перевоспитывая попугая-роялиста. Три состояния, пережитых за эпоху одной Республики.
Я и не заметил, как мы оказались на улице Святой Женевьевы. Опять мы на том же углу. Опять я разглядываю потрескавшуюся штукатурку фасадов, покосившийся колодец, черную грязь сточных канав, саму улицу, такую крутую, что редкая лошадь рискнет по ней скакать. Странно, но в этот момент видимая сквозь медленно тающие лохмотья тумана улица кажется более реальной, чем обычно.
— Значит, вы считаете, что мой отец имел дело с Бурбонами, — замечаю я.
— Возможно, — отвечает он, пожимая плечами. — Единственная проблема, доктор, что все могущие пролить свет на эту историю уже мертвы. И если вы не найдете способ заставить мертвых говорить, боюсь, буду вынужден классифицировать вас как объект пустой траты моего времени.