– Замолчи!
– Плохо дело, – опечалился знахарь, – но как хочешь. Одно лишь могу посоветовать – поделись своей бедой с тем, кто тебе жизни дороже, – беда меньше станет, вздохнуть сумеешь.
– Поделись со мной! – Варяжко не заметил, как Настена оказалась рядом. Смотрела в глаза, заламывала руки: – Отдай мне свою печаль, отдай тревогу и боль – все возьму, все стерплю, не пожалуюсь!
И столько было в ее голосе ласки и преданности, что Варяжко чуть не кинулся ей в ноги. Ухватился за спасение, притянул Настену к себе, заглянул в широко распахнутые голубые глаза и утонул в них. Обо всем забыл – о князе, о службе, о Выродке. Отныне каждый день только и ждал, когда наступит закат и можно будет пойти к знахареву дому, где его ждали горячие губы и ласковые руки Настены.
– Видать, ведун не только болезнь из тебя выгнал, но и ворожить научил, – шептал он ей. – Присушила ты меня, без зелья опоила…
Она смеялась в ответ. Верно, потому и были те ночи полны незамутненного счастья, что шелестели ее смехом, грели ее радостью. Одна лишь ночь выдалась не такой, как остальные. В ту ночь Настена не смеялась – слушала. Варяжко сам не ведал, почему решился рассказать ей о болотнике. Просто так вышло – она спросила о Ярополке, а он вдруг начал рассказывать о Выродке. О том, как, вернувшись из Полоцка, застал на Ярополковом дворе незнакомого уного, как тот уный пакостил людям, как подводил под княжий гнев и правых, и виноватых, как выдумал грамоту от Владимира и рассорил братьев так, что один, убоясь другого, подался прочь с родной земли.
Девка слушала внимательно, ни разу не перебила, словечка не вставила. Ее глаза в темноте казались малыми правдивыми огоньками – скажешь хоть слово лжи, и потухнут, перестанут радовать своим светом, оставят наедине с кромешной тьмой.
Варяжко рассказал все и почувствовал, как затуманилась и напряглась Настена. Тоска сменилась тревогой. «Ох, не простит она мне подлого убийства, не забудет – прогонит с глаз долой. Навсегда прогонит», – подумал он и, обняв ее, чуть не закричал:
– Что с тобой?! Скажи, не молчи! Покачав головой она спросила:
– Говоришь, он из Приболотья?
– Верно.
– И звали Онохом?
– Да.
Настена отстранилась, села, обхватила руками колени. Оставляя на белой коже следы-пупырышки, ночной холод прикоснулся к ее обнаженным плечам. Варяжко прикрыл ее своей безрукавкой, и, почти исчезнув в меховых складках, девушка заговорила:
– Ты обо мне ничего не ведаешь, а ведь я родом из Приболотья. Всех там знала. И Оноха тоже.
Она смолкла и, стиснув тонкими пальцами щиколотки, отвернулась. На миг Варяжко увидел ее глаза. Никогда раньше они не были такими – темными, словно море перед грозой. Он закусил губу. Кем приходился Настене Онох? Женихом? Родней? Если да, то как тогда он будет жить, как смотреть ей в глаза?