— Про Генку, родная, про Генку.
— Не знаю…
— А это, часом, не он звонил?
Вика судорожно стиснула кулачки.
— Нет! Клянусь вам, нет!
— Ладно-ладно, верю. — Я решил подкатить с другого бока. — Послушай, — уже чуть ли не по-отцовски пророкотал я. — Ты же смышленая, умная девочка. И должна соображать, чем это пахнет. Ну хорошо, давай поставим вопрос по-иному: ты не знаешь, где Геннадий, однако можешь предположить, в каком месте его вероятнее всего отыскать. И это ни в коем случае не будет предательством с твоей стороны — наоборот, откровенно поговорив со мной, он избежит многих неприятностей.
Вика надолго умолкла. Потом опять принялась наливаться слезами. Я ей не мешал.
— Может, на складах? — наконец жалобно вздохнула она.
Я настрожился:
— На каких складах?
— Ну… знаете, оптовая база, откуда по магазинам и киоскам развозят сигареты, водку и все остальное.
(Это было уже кое-что.)
— Так-так, и на той базе его можно найти?
Вика сморщила носик.
— Просто он ошивается там иногда. На этих складах работают какие-то его приятели.
— И ты знаешь адрес?
— Да. Только… — Голос ее снова дрогнул. — Не говорите Генке, пожалуйста, что я вас туда навела.
— Конечно-конечно, — заверил я. — Не беспокойся. — И вдруг спросил: — Ты боишься его, Вика?
Даже в надвигающихся на землю сумерках было видно, что девушка побледнела.
— Ну что значит — боишься? — уклончиво прошептала она. — Просто он… нервный…
("Нервный"? Интересно. Псих, что ли?)
— В каком смысле нервный, Вика? Дерется или как?
Она прикусила губу.
— А вот это вас совсем не касается.
— Хорошо, не касается, так не касается. Ладно. — Я встал. Она — тоже. — Да не волнуйся, — в который раз повторил я. — Если увижусь с Геннадием, про тебя и речи не зайдет. — И, поворачиваясь в сторону дома, в самый последний момент успел поймать уже каким-то даже не боковым, а чуть ли не полузадним зрением очень холодный и очень злой взгляд девушки в рубашке с кожаным пояском…
За ужином мы с Маргаритой не проронили почти ни слова — так, пара фраз ни о чем.
Потом она поднялась наверх — а я решил, что в спальню, и тихо, как вор, прокрался в гостиную с гитарой на стене.
Я осторожно снял гитару с крючка и, присев на диван, принялся еле слышно перебирать аккорды. И пальцы почему-то сами собой нащупывали самые жалобные, самые слезливые и мерзопакостные звуки. Ночь, тьма, звезды, луна в черном небе за крепко закрытым окном — и противное-препротивное, поганое-препоганое настроение в стиле псевдолермонтовской хандры и сплина. Когда-то я вычитал фразу, что сплин — это черная кошка, которая забирается к вам в сердце и когтями разрывает его изнутри…