Я громко выругался и, дабы прекратить пустопорожние теоретизирования, попытался сориентироваться в пространстве. Окон не обнаружил, зато нашел дверь — старую, деревянную, но, к сожалению, очень крепкую: в этом убедился, попробовав потолкаться с нею плечом. Нет, высадить, конечно, можно, однако поднимать шум я пока не хотел.
И вдруг…
Сначала это были какие-то неясные звуки, которые уже очень скоро сделались вполне ясными, — шаги. К моей Бастилии кто-то шел, вернее, шли — двое точно, а может, и больше. Шаги приблизились и затихли, зато раздалось металлическое звяканье — похоже, тюремщик отыскивал в связке нужный ключ. Отыскал, загремел замком, щеколдой — и дверь распахнулась.
Да, была уже ночь, однако едва я уставился в дверной проем, по глазам ударил ослепительно яркий луч мощного фонаря. Я зажмурился от резкого света и прикрыл ладонью лицо, а с порога донесся смешок:
— С пробуждением, спящая красавица!
Скрипнув зубами, глаз я тем не менее открывать не стал даже из-за уязвленного самолюбия: вовсе не улыбалось ловить потом зайчиков. Но через несколько секунд почувствовал, что луч фонаря от лица отвели, осторожно приподнял веки и даже ухитрился, правда, не очень отчетливо, разглядеть лица стоявших возле порога людей.
Фонарь был у лысого, и его я мысленно поклялся угробить первым, как только представится возможность. Пока же такой возможности не было — тип, стоящий справа от лысого, направил мне прямо в живот ствол "макарова". Это было жутко неприятно — хуже пули в живот только пуля ниже живота, а не хотелось бы ни туда, ни туда. Третий же подонок явно не являлся патриотом своей родины: он держал кольт тридцать второго калибра.
Хотя видно, повторяю, было не шибко, обоих "новеньких" я узнал почти сразу — то есть, не узнал (раньше мы не встречались), а, вспомнив описание Маргариты двух "рабочих" Серёги, догадался, что это именно они.
Тот, что повыше, худой, мускулистый и тонкий, смотрел на меня тусклым взглядом водянисто-голубых глаз. Светлые волосы топорщились как у Страшилы из детской книжки, а рука, сжимавшая "ПМ", заметно подрагивала. "Неужели бухой? — подумал я. — Или — наркаш?" Коли так, то очень и очень плохо. Скуластый, обезьяньи черты лица, нос пуговкой… Точно — Сухарь!
И второй, с кольтом, вполне подходил под Маргаритин словесный портрет кадра по кличке Панчер: невысокого роста, коренастый, со шрамом на левой щеке. Ну а между ними — лысый.
А вот за этими-то тремя, в черноте, как говорится, ночи, виднелась еще одна фигура. Лица разглядеть я не мог — только по общим очертаниям силуэта показалось, что человек это пожилой. Но, похоже, именно старик играл в сей нечистой компании первую скрипку: он наклонился к блондину и что-то сказал ему на ухо. Тот скомандовал. Мне.