– Она была красива?
– Очень. Она была... похожа на вас. Париж делал ее еще прекраснее: Латинский квартал, элегантные магазины на улице Сен-Жермен, танцы в Шумьер, Монпарнас...
Нахлынувшие воспоминания острой иглой вонзились ему в сердце. Он снова в нерешительности посмотрел на фонарь.
– Мне кажется, нам надо...
– Кто же кого оставил, дон Хайме?
Маэстро горько улыбнулся, понимая, что в темноте она уже не различает его лица.
– Все было сложнее. Через четыре года я заставил ее сделать выбор. И она его сделала.
Его собеседница превратилась в неподвижную тень.
– Она была замужем?
– Да, замужем. А вы очень умная девушка.
– Как же вы поступили потом?
– Забрал свои вещи и вернулся в Испанию. С тех пор прошла целая вечность...
Фонарщики длинными шестами зажигали на улицах фонари. В окно проникло слабое мерцание газового света. Она поднялась с дивана, пересекла темную комнату и приблизилась к дону Хайме. Теперь она неподвижно стояла перед ним.
– Есть один английский поэт, – сказала она чуть слышно. – Лорд Байрон.
Дон Хайме ждал, не произнося ни слова. Он чувствовал тепло, исходящее от ее молодого тела; она стояла совсем рядом, почти касаясь его. В горле у него пересохло, он боялся, что она услышит бешеный стук его сердца. Внезапно зазвучал ее голос, мягкий и спокойный, как ласковое прикосновение:
++
The devil speaks truth much oftener
than he's deemed, He has an ignorant audience...
<Цитата из драмы Дж. Г. Байрона «Преображенный урод».>
Она качнулась вперед. Проникавший сквозь окно свет падал на ее подбородок и губы.
Дьявол говорит правду гораздо чаще,
Чем думают, Но его слушают невежды...
Настала глубокая тишина, время, казалось, замерло. Когда молчание сделалось невыносимым, снова послышался ее голос:
– Людям всегда есть что рассказать друг другу.
Она говорила так тихо, что дон Хайме с трудом различал ее слова. Он чувствовал нежное благоухание розовой воды, исходившее от ее кожи. Маэстро понял, что начинает терять разум, и в отчаянии пытался придумать способ вернуться к реальности. Тогда он протянул руку к лампе и зажег лежавшую там спичку. Крошечный огонек задрожал в его пальцах.
Он вызвался проводить донью Аделу до самого ее дома на улице Рианьо. «Даме в такое время не следует одной идти пешком или искать экипаж», – сказал он, не глядя ей в глаза. Он надел сюртук и цилиндр, взял трость и спустился по ступеням впереди нее. Внизу он остановился и после некоторого колебания, не ускользнувшего от Аделы де Отеро, со всей ледяной учтивостью, на какую был способен, предложил ей опереться на его руку. Она сделала это и, пока они шли, искоса поглядывала на него: на лице ее можно было прочесть скрытую досаду. Дон Хайме подошел к экипажу, хозяин которого дремал, прислонившись к фонарю; они сели, и он назвал адрес.