Махалля тоже узнала о похоронке и, чтобы отметить траур по Гюльаге, собралась было поставить палатку перед домом Соны, и фотограф Али пришел попросить фотокарточку, чтобы размножить ее на миниатюрки, что прикалывают во время поминок к груди; женщины, девушки с плачем набились в дом к Соне, чтобы хоть как-то ее утешить, разделить с ней горе, но Сона впервые за все время, что живет здесь, воспротивилась махалле, накричала на людей, сбивавших деревянные опоры для палатки, на мясника Дадашбалу, который принес большой медный самовар и хотел наполнить его водой, не разрешила ставить у дверей палатку, прогнала фотографа Али, не дала фотокарточку. Она не плакала, а кричала:
- Неправда это!.. Неправда это!.. Неправда!..
Сона не позволила справить сорокадневный траур по Гюльаге, потому что похоронка была несомненной ошибкой, Гюльага не умер, Гюльага не мог умереть хотя бы потому, что у него не было грехов на этом свете, он ничего дурного не делал, так почему же пуля должна была попасть в него, почему он должен был пролить кровь? Сона здесь была одна, была жива, - как же Гюльага мог умереть там, как могла пуля подстеречь Гюльагу?
Который час, интересно? Два? Три? Четыре?
Гюльага был часовщиком, и Сона ровно триста шестьдесят один день тому назад собрала все домашние часы, и свои наручные тоже, в ящик шкафа, и с торо времени в этом доме часы не работали, потому что раз Гюльага был так далеко от любимых им часов, взял в руки не часы, а винтовку, подставил грудь по пули, Сона не позволяла, чтобы часы тикали в этом доме, не хотела, чтобы, в то время как Гюльага слышит там свист пуль, грохот пушек, Сона здесь, как в былые времена, слушала тиканье часов.
Все эти часы, хранящиеся в ящике шкафа, будут заведены, когда вернется Гюльага; после возвращения Гюльаги они начнут работать; а Гюльага конечно же вернется, потому что пришедшее с фронта извещение было несомненной ошибкой. Это было очевидно как белый день. Вот ей и снились белые сны.
Маленькая, на одного человека, часовая мастерская Гюльаги находилась в первом этаже большого здания у Двойных ворот крепости, и иногда Сона, окончив работу, садилась в трамвай, ехала к этой мастерской, в мастерской тоже кончался рабочий день, Гюльага запирал дверь, но сами они оставались внутри и, сидя рядом на двух деревянных табуретках, с трудом умещавшихся в тесной комнатке, слушали тиканье ста больших и маленьких часов, развешанных на стенах, лежавших на столе, смотрели в окно на Двойные ворота Крепости, и в это время Двойные крепостные ворота становились Вратами тайных чувств, тайных желаний, которые влекли друг к другу Сону и Гюль-агу.