Быстро одевшись, я спустился по лестнице и, кивнув занимавшей свой ежедневный пост у окна, фрау Марте, вышел на улицу.
Война с Советским Союзом никак не отразилась на жизнь Берлина, парадно одетые пожилые пары неспешно возвращались домой с воскресной проповеди, запоздавший молочник медленно катил на своём фургоне, негромко звеня пустыми бутылками, а вдали проехал, увешанный рекламой двухэтажный автобус. Единственными признаками войны было обилие военных и отсутствие частных автомобилей на улицах.
На перекрёстке меня догнал Воробьянов, молодой активист РОВС, постоянно околачивавшийся при фон Лампе. Мы встречались с ним раньше в церкви, но мой отец был 'деникинцем' и с 'врангелевцами' я дела не имел. Поэтому мы с Воробьяниновым пересекались очень редко.
— Здравствуйте, Пётр! Вы уже слышали про войну? — запыхавшись, спросил он: — Это так здорово!
— Что же хорошего в том, что немцы напали на Россию, милостивый государь? — хмуро ответил я, не поздоровавшись.
— Ну что Вы, Гитлер наконец разгонит эту большевистскую сволочь, — глаза Воробьянинова горели огнём. — Алексей Александрович сегодня сказал, что придя вслед за германской армией, мы принесём свет свободы порабощённой комиссарами стране!
— Идиот, идти освобождать Россию на немецких штыках? Посмотри на них! — я показал рукой на колонну марширующих эсэсовцев. — Вы думаете, что они дадут вам власть? Даже не мечтайте! Прав генерал Деникин, а вы со своим дурацким лозунгом 'Хоть с чёртом, но против большевиков', убирайтесь к этому самому чёрту! — я уже кричал.
— Предатель, большевик! Я всё расскажу Алексею Александровичу. Нас тысячи, а вас единицы! — голос Воробьянинова сорвался на фальцет, после он попытался ещё что-то произнести, но только беззвучно открывал рот.
Я отвернулся от него и пошёл к центру. Вдруг моё внимание привлёк необычный гул, это не было похоже на шум двигателя аэроплана, но я поднял голову. Высоко в небе блестела маленькая точка летательного аппарата, за которой тянулся шлейф дыма. Сперва мне показалось, что произошла катастрофа и двигатель загорелся, но ровный полёт аэроплана говорил об обратном. Проходившие мимо меня берлинцы не обращали внимание на небо, оно их не интересовало, если не было сигналов воздушной тревоги. Постояв минуту, я продолжил свой путь к Курфюрстендамм. На Кудамме людей было намного больше, прохожие собирались у радиоточек в ожидании экстренных сообщений, но по радио передавали только марши.
В кафе было на удивление пусто и никто не мог поделиться со мной новостями. Мне пришлось заказать у кёльнера чашечку кофе. Он здесь был натуральный, со сливками, но очень дорогой. Приготовившись растянуть эту чашечку на час-другой, я вытащил из кармана салфетку с записанными словами песни и начал по памяти подбирать музыку.