В связи со всем этим я предполагаю, что полученный нами немецкий план может быть успешен до определенного этапа. Если мы не предпримем никаких дополнительных мер, то практически все имеющиеся у нас на западе кадровые части погибнут в приграничных котлах в первые две-три недели войны, окруженные и лишенные снабжения и управления. Оборонительную линию на новой границе мы достроить не успеем, более того, из-за ее строительства будет значительно ослаблена старая, поэтому вырвавшиеся на оперативный простор бронетанковые кулаки легко ее прорвут. Достижение этого этапа означает, по мнению немецких стратегов, практически выигрыш войны. Они, видимо, недооценивают наш мобилизационный потенциал и волю к сопротивлению. Тем не менее, мобилизация резервистов и переброска частей из Средней Азии и Дальнего Востока позволят, в лучшем случае, замедлить продвижение уже потрепанных немецких войск и остановить их с наступлением холодов на линии Ленинград-Москва-Харьков-Таганрог, а, возможно, и за ней. В любом случае, мы теряем основные промышленные и сельскохозяйственные центры. Дальнейший ход войны уже трудно предсказать.
Андрей перевел дух. Присутствующие, в массе, с неприязнью смотрели на него. Некоторые поглядывали на Сталина, пытаясь угадать по его лицу отношение к сказанному. Но Вождь с отсутствующим видом пыхтел трубкой, ни на кого не глядя.
— Мне кажется, вы сгущаете краски. Преувеличиваете мощь германской армии, — опять первым мягко отреагировал Шапошников.
— Да это вообще клевета на Красную Армию! Из какого пальца ты высосал этот дурацкий анализ? — гораздо грубее возмутился маршал Кулик.
— Действительно, — поддержал их Тимошенко. — У Красной Армии тоже есть боевой опыт. Испания, Халхин-Гол, ммм… Зимняя Война, наконец.
— Не так уж много частей имеют этот опыт и не такой уж он положительный, — огрызнулся Андрей. «Вот подставил, усатый! А я теперь должен отдуваться!»
— И это не компенсирует остальных недостатков, — добавил он.
— Германия слаба ресурсами. В условиях блокады с моря она не выдержит затяжной войны, — высказал свое мнение Молотов.
— На первое время заберут у нас. Да и не так уж мало у них есть. На пару-тройку кампаний хватит. Сможем ли мы столько продержаться? — парировал Андрей.
Берия, потиравший пенсне, вдруг резко поднял голову и, пристально посмотрев на Рычагова, спросил:
— А почему вы молчите, товарищ Рычагов? Вы, что же, согласны с нелицеприятным мнением товарища Воронова о нашей авиации?
«Хитер! Что-то подозревает наверняка. Почему Сталин решил не делиться тайной хотя бы с ним? Или, все-таки, частично рассказал?» — задумался Андрей.