И так далее.
Описывать более подробно нет надобности, все мы прошли через это в свое время. Бутылка портвейна перед танцами, запах незнакомых духов, а тогда все духи были незнакомые, но не в тридцать же лет, ребята!
Не в тридцать же лет!
– Слушай, Леха, ты звони мне, ладно? На мобилу звони! – Парня возбуждало само слово «мобила». – А я тебе не давал? Записывай! Восемь девятьсот шестнадцать... Мобила всегда при мне, понял? Звони на букву «м», Михась. Фамилию не надо записывать. Я не люблю, когда моя фамилия где-то мелькает... Все! Жду! Не пропадай!
И Епихину, который сидел у Михася за спиной, ничего не оставалось, как записать его номер в блокноте на букву «м».
Что он и сделал.
А потом, бросив в рот последнюю миндалину, подошел к стойке, расплатился, махнул Фатиме рукой и вышел легкой, почти трезвой походкой. Он прекрасно знал, почему спрашивали о нем эти ребята и почему сейчас, увидев его, не подошли. Дело в том, что некоторое время назад они попросили угостить их пивком. Угостил. Махнул Фатиме рукой, чтобы она по кружке «Невского светлого» им налила. Парни пообещали вскорости расплатиться, но пока до этого дело не дошло. Потому и у Фатимы спросили – может, уже здесь и не бывает этот добросердечный мужик. Нет, оказывается, бывает. И теперь вот, столкнувшись с Епихиным лоб в лоб, они как бы не заметили его, как бы не узнали, отвлекшись на толстозадых девиц в джинсах, которые вот-вот готовы были треснуть по всем швам, обнажив нечто прекрасное и почти недоступное.
Епихин не напоминал о долге, как бы тоже не узнал ребят. Мало ли кого приходится всем нам иногда угощать по пьянке – пивком ли, водкой, бывает, бутерброд попросит случайный собутыльник... Чего не бывает. Собственно, в этом тоже есть радость бытия, радость пития...
И еще одно, может быть, самое важное – Епихина Валентина Евгеньевича вполне устраивало такое течение событий. Теперь он знал твердо – парни помнят о своем должке, но расплатиться не могут, не могут беззаботно вернуть сотню рублей.
И не надо, усмехнулся про себя Епихин. Сочтемся, ребята, сочтемся.
И вышел, не оглянувшись.
И, кажется, даже почувствовал, как облегченно перевели дух ребята.
Когда-то Лев Николаевич Толстой, это писатель такой был, неплохой, между прочим, писатель, написал слова... О чем бы человек ни думал, он думает о собственной смерти.
Сильно старик выразился, видимо, знал, о чем говорит, видимо, понял и прочувствовал. И если вдуматься в другие его слова, а он много чего в своей жизни произнес, то вынуждены будем согласиться – все о смерти, все о ней думал старик, с одной стороны заходил, с другой, но, несмотря на потрясающий свой талант, несмотря на необыкновенные умственные способности, избежать встречи с улыбчивой бабой ему не удалось, настигла и его.