Зеленое окно (Тихомиров) - страница 84

— Порезать? — спросила Таня.

— Ну да. Ее уже раз резали.

— Кто? — спросил я.

— Пьяный, — сказал Виталька. — Вжик, вжик ножом.

— Не пьяный, — вмешалась какая-то тетенька, — а душевнобольной. И веселого в этом ничего нет.

Мы отошли. Я только взглянул еще раз на картину издали. В глаза бросились ярко-зеленые сапожки царевича. Они были единственным как бы живым пятном. Единственным. Но от этого все остальные краски казались еще более мрачными и зловещими.

У других картин в этом зале мы долго не останавливались, потому что Виталька опять принялся нас торопить. Но вот мы оказались возле картины, на которой был нарисован мужчина в мятом халате, с всклокоченными волосами и красным носом.

— Ага! — радостно сказал Виталька и, чтобы удостовериться, подошел и прочитал табличку на раме. — Он самый!

— Кто? — спросила Таня.

— Мусоргский. — И, повернувшись ко мне, добавил: — Был такой великий композитор.

— Угу, — кивнул я.

— Писал всякие симфонии, а потом вот в больницу попал, — пояснил нам Виталька.

Я смотрел на великого композитора и чувствовал себя уничтоженным: Виталька знал все. Даже такие подробности.

— Симфоний он, по-моему, не писал, — сказала Тани.

Я вздохнул с некоторым облегчением, но Виталька тут же отрезал:

— Неважно! Главное, что Репин нарисовал его за два дня до смерти.

Опять! Так и сыплет!

— Ладно, идемте дальше, — сказал Виталька и пошел.

Пошли и мы с Таней. И снова смешались в кучу и замелькали в глазах полотна, висевшие на стенах.

— Погоди, посмотрим «Бурлаков», — предложила Таня, мы как раз проходили мимо этой картины.

Я подумал, что Виталька сейчас еще что-нибудь выдаст, но он поморщил лоб и проговорил:

— Чего интересного? Идут и тянут. Вот и все. Мне захотелось поддержать Таню.

— Нет, давайте посмотрим, — сказал я. Виталька остановился с нами, сунул руки в карманы, взглянул несколько раз на картину, а затем отвернулся, начал скучающе озираться по сторонам.

— Бедные люди, — проговорила Таня, разглядывая бурлаков.

Как же я хотел сообщить ей тоже что-нибудь такое, удивительное! Но и ничего не знал, поэтому лишь произнес:

— Ага.

Я подумал, что Виталька тут же воспользуется этим обстоятельством и скажет нам, чью посудину тянет несчастная ватага или что вон тот длинны и бурлак с трубкой в зубах первым свалился от голода, а потом уже все остальные.

Но Виталька промолчал. Почему бы? Странно.

Следующей картиной, возле которой мы оборвали свой бег по залам, была картина Крамского «Неутешное горе». На ней была женщина в черном, она сжимала у рта носовой платок и смотрела куда-то вниз, в угол, заплаканными глазами, слева была дверь в другую комнату. Там, напорное, горели свечи, потому что на полу у двери отражался неровный желтовато-красный свет.