Зеленое окно (Тихомиров) - страница 83

А задержаться иногда ой как хотелось, но Виталька подчинил нас своей осведомленностью и решительными действиями.

Сделать остановку все же пришлось, потому что мы вдруг оказались в каком-то тупике. Оставалось или пойти назад, или поднырнуть под бархатный канатик, который висел в проеме стены и преграждал всем путь.

Мы бы, конечно, поднырнули, но вовремя заметили, что на нас смотрит дежурная с повязкой на рукаве.

— Скажите, пожалуйста, — вежливо обратился к ней Виталька, — а где тут висит Иван Грозный со своим сыном?

— Эта картина висит в зале Репина, откуда вы только что пришли, — отметила дежурная, подозрительно нас оглядывая. — От кого это вы бегаете?

— Мы не бегаем, — сказал Виталька, — мы ищем.

— Возвращайтесь. Пройдете два зала, и будет Репин. Только идите нормально, как все люди. Картины смотрят, называется. В галерее находитесь, а не в проходном дворе…

Но мы ее уже не слушали, повернули назад.

— Вот! — произнес Виталька и показал рукой. — Пришли.

Я взглянул и сразу вспомнил, что видел это на открытке. Но только в первый момент картина показалась мне знакомой. Чем больше я на нее смотрел, тем удивительнее, ярче и ужаснее становилась она. Я знал, что Иван Грозный в припадке гнева убил своего сына, но сейчас все это было у меня перед глазами. Как вкопанный стоял я и не мог шевельнуться. Многое здесь было жутким: кровь на коврах, остроконечный посох, пана царевича, которую пытается зажать Иван Грозный. Но самым страшным был он сам — царь. И не грозный он вовсе, да и на царя не похож. Он всего-навсего обезумевший, жалкий старик. Глаза его почти совсем вылезли, и он уставился ими куда-то в сторону и, конечно, ничего не видел. Спутанные волосы стали дыбом, а лоб был выпачкан кровью, кровью сына.

Наверное, этот старик после того, как увидел, что наделал, и кричал и выл в отчаянии. А потом подскочил к царевичу, который безжизненно распластался на коврах, приподнял его, попытался закрыть рукой рану… Но не удержать кровь, не удержать уходящую жизнь. Старик то хватал себя за голову, и на ней оставались кровавые следы, то вновь протягивал дрожащую руку к ране сына.

— В порядке нарисовано, а? — сказал Виталька.

— Не могу здесь стоять, — проговорила Таня. — Я пойду дальше.

— Иди, иди, — великодушно разрешил Виталька. — Мы тебя догоним. Это не для женских глаз. Нет, подожди. А почему картина под стеклом, знаешь?

— Нет, — сказала Таня.

— А ты? — спросил он у меня.

— Может, чтобы краска не осыпалась, — предположил я.

— «Краска»! — засмеялся Виталька. — Во дает!.. Это чтобы ее порезать не могли.