ПаПА усмехнулся.
— У нас то все нормально, а ты вот что-то задержался.
— Я в последнее время часто стал задерживаться, — я закусил губу, не зная, что сказать.
— Ну, ну, — неопределенно заметил паПА, — Привез? Чего молчишь?
— Привез, — не хочется отвечать, но надо.
— И где же?
— В корабле, — мотнул я головой в сторону Волка.
— Чего ж не выходит? Меня застеснялась? Или красотой своей боится солнце затмить?
Шуточки у паПА… Дурацкие. Знает ведь, что не за принцессой летал.
— Она… Она ходить не умеет.
— Инвалидка что ли?
Я вздохнул. Только вздыхать и осталось. От одного паПА столько вопросов, а впереди еще и братья будут. Вот уж кто оторвется.
— Не инвалидка.
— А ты мне не дерзи, — вскинул брови паПА, — Я тебя в детстве этому не учил, — Если не инвалидка, то почему ходить не может. Буйная? Нет. Больная? Тоже нет. Политическая заключенная? Тогда что? Ничего? Так показывай!
— Вот сам иди и посмотри.
ПаПА в сердцах плюнул на пластик и, причитая о неблагодарных детях, полез в корабль.
Не было его минут двадцать. Я аж истомился весь. Может, у него приступ сердечный случился? Вряд ли. Сердце у паПА, как и у всех стандартных, искусственное, с тройной защитой. Хотя от вида куколки и тройная защита не поможет. В раз свалит.
— Кузьмич, слетал бы, узнал, в чем дело? — заглянул я в карман.
Но помощь Кузьмича не понадобилась.
В дверях показался пятившийся спиной паПА, который, кряхтя, тащил куколку.
— Помоги, — прохрипел он, — От дети пошли. Нарожаешь, потом маешься. Да за череп ее не хватай, дурак. Она ж живая пока. Под шею, под шею бери. Осторожно! Опускай. Да помедленней. Укачало ее в хламе твоем железном.
Со стороны Корабля раздался натужный стон. Но Волк справился с собой и воздержался от комментариев.
— Куда мой корабль дел? А, не говори. Знаю. Уже доложили. Дети, дети. Эк ты ее замутовал. Ты б ее еще в холодильник подвесил. Четверть жизни прожил, а ума не нажил.
— Но паПА…
— Молчи, когда с тобой единственный отец разговаривает. Воспитал на свою голову. Дворецкий! Чего уставился. Тачку мне, живо. Да хоть садовую. Но чтобы через минуту здесь была.
— ПаПА…
— Молчи и слушай, что скажу. Отвези ее на свой этаж. В сад свой. Ей там получше станет. И воды побольше. Она говорит, что ссохлась вся. Довел, называется.
— ПаПА…
— Три часа в воде отмочишь, а потом на ветку прикрепишь. Да еды никакой не давай. Света побольше яркого. Ах ты солнышко мое, горемычное.
Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?
— Ты с ней разговаривал? — наконец-то вставил я.
— Нет, — скорчил рожу паПА. Честное слово, я его таким никогда не видел, — Я с ней в жмурки играл. Ты лучше сейчас ко мне не приставай. Возбужден я слишком и могу наговорить тебе такого, что сам из дому сбежишь. Грузи на тачку. Да поосторожней, увалень. А то потеряешь свое богатство. Солнышко мое горемычное потеряешь.