затем вдруг вспыхнула перебранка, почти мгновенно переросшая в
полномасштабную драку. Как выяснилось, за соседними столами оказались
сторонники противоположных партий. Я подумал, что надо поскорее
убираться отсюда, но, увы, дерущиеся, уже дубасившие друг друга не
только кулаками и ногами, но также кувшинами, табуретами и лавками
(хорошо еще, ни у кого не оказалось под рукой ножей), фактически
перекрыли выход, так что оставалось только ждать. Того же мнения,
видимо, придерживалась и корчмарка, здоровенная бабища лет сорока с
попорченным оспой лицом, даже не пытавшаяся вмешаться в побоище,
несмотря на явный урон, наносимый ее заведению. Наконец лангедаргцы,
оказавшиеся в меньшинстве, были вышвырнуты на улицу, откуда пообещали
вернуться с подкреплением. Один из них остался лежать на полу корчмы с
окровавленной головой. Я подумал, не следует ли оказать ему помощь, но,
оценив недобрые взгляды победителей, решил, что лучше не вмешиваться. Мы
с Эвьет поспешно проглотили остатки обеда и покинули корчму.
— Вот же идиоты, — проворчал я, садясь в седло. — Уж им-то какое
дело, кто победит — Йорлинги или Лангедарги? В их жизни все равно ничего
не изменится. Да и самая кровопролитная их драка не принесет никакой
пользы ни одной из партий.
— Ну… — протянула Эвелина с сомнением.
— Ты довольна, что побили сторонников Грифона? — догадался я. — Но
ведь они не имеют отношения ни к гибели твоей семьи, ни к другим
подобным злодеяниям. Это не солдаты, это простые крестьяне.
— А по-моему, тот, кто одобряет и поддерживает злодея, должен
считаться его соучастником, — возразила Эвьет. — Даже если сам он ничего
страшного и не сделал. Ведь он не сделал не потому, что осуждает
действия злодея, а потому, что не может или боится.
— Ну, своя логика в этом есть, — согласился я. — Но тут имеются
нюансы. Например, насколько одобряющий осведомлен о том, что творит
одобряемый. Или насколько безгрешна другая сторона…
— Ты регулярно пытаешься меня уверить, что Лев ничем не лучше
Грифона. Но это неправда! Ришард — благородный человек, это признают
даже многие из его врагов…
— Не знаю, не доводилось с ним общаться, — усмехнулся я. — И тебе,
кстати, тоже. Ты судишь лишь со слов отца, который, как ты говоришь,
мало интересовался политикой…
— Зато Эрик интересовался!
— Тринадцатилетний мальчик, восторженно пересказывающий где-то
услышанные легенды… Если Ришард не совсем дурак, у него на службе
состоят специальные люди, придумывающие и распространяющие истории о
благородстве своего господина. И он платит им щедрее, чем иным своим
офицерам…
— Ты не можешь этого знать!