до. Я смотрел на больного как на механизм, который надо починить, не
задумываясь о его мыслях и чувствах. Потому что если об этом
задумываться — очень легко усомниться, а надо ли его лечить вообще. Не
получил ли он эту рану от жертвы, которая пыталась отбиться от
насильника. Не стоял ли он в гогочущей толпе, любуясь сожжением
очередного еретика… А может, он и сам лично писал донос или
лжесвидетельствовал в суде? И даже если он всего этого не делал — не
сделает ли завтра, благодаря тому, что я спас ему жизнь?
Готов ли я применить столь же прагматический подход и к Эвелине?
Нет, она, конечно, не виновна ни в каких гнусностях. Но ведь она мне, по
сути, никто, я знаю ее всего один день. И самым разумным, раз уж я
вообще ввязался в это дело, было бы рассматривать ее просто как
очередную посылку, которую я подрядился доставить адресату. Адресатом в
данном случае является граф Рануар. Правда, на сей раз на щедрую плату
рассчитывать не приходится. Граф вряд ли будет в восторге, что на него
свалилась лишняя забота. Но все же у него есть долг перед своими
вассалами, освященный и законом, и традицией, и какое-то содержание он
ей выделить должен. Значит, и мне что-то перепадет. Опять же, в пути
Эвьет — не бесполезная обуза, ее охотничьи и следопытские навыки и
впрямь могут пригодиться. Значит, решение сопровождать ее было вполне
разумным. Но готов ли я относиться к ней, как к посылке? Не беспокоясь,
в частности, о ее планах мести, из-за которых она готова подвергнуть
себя смертельной опасности?
Нет, честно ответил себе я. Нет, мне не все равно.
И это мне чертовски не нравилось.
Мне не нужны лишние проблемы, повторил я привычное заклинание. Мне
ни до кого нет дела. Но впервые это прозвучало не очень убедительно.
Дело было, конечно, не в ее возрасте и уж тем более не в ее половой
принадлежности. Заморочки на ту и другую тему суть едва ли не самые
большие глупости, обитающие в человеческих головах. К женщинам я столь
же равнодушен, сколь и к мужчинам, а дети по большей части вызывают у
меня неприязнь. Вообще, трудно придумать предрассудок более нелепый, чем
представление о том, что ребенок чем-то лучше или ценнее взрослого.
Кузнец более расстроится, сломав уже готовый меч, нежели испортив
заготовку, садовод станет более сокрушаться о засохшем многолетнем
дереве, чем о саженце — и тем не менее считается, будто гибель
человеческого детеныша есть бОльшая трагедия, чем смерть уже
сформировавшейся личности со всеми ее знаниями и опытом! Правда,
применительно к большинству людей следует говорить не о знании, а о
невежестве, и опыт у них такой, что лучше бы его вовсе не иметь… но