не в состоянии…
— Хм, дельная мысль, — оценила Эвьет. — Так вот, как бы я ни
относилась к старшему брату и сестре, но убить — это в голове не
укладывается!
— Ну, на самом деле нет никакой разницы между убийством брата и
убийством, скажем, соседа. Или любого другого, кого ты хорошо знаешь. Я
не хочу сказать, разумеется, что можно оправдать убийство из-за денег.
Но если некто — мерзавец, заслуживающий смерти, он заслуживает ее вне
зависимости от того, с кем он состоит в родстве. Кровное родство вообще
не имеет никакого значения…
— Ну, тут уж ты хватил лишнего, — не согласилась Эвьет.
— Ты говоришь так потому, что все наше общество устроено иначе. Оно
возводит родство в абсолют, определяя им и положение на социальной
лестнице, и отношения между людьми. Но ведь в этом нет ни капли здравого
смысла. Имеют значения лишь личные качества человека, и гордиться можно
только собственными заслугами, а не поколениями своих предков. Я
понимаю, тебе это трудно принять — ты сама родовитая дворянка, и тебе
кажется оскорбительной сама мысль, что какой-нибудь простолюдин может
быть ничем не хуже тебя…
— Ну почему же. Ты ведь не дворянин, а мы с тобой нормально
общаемся. Но все-таки, Дольф… ты не совсем прав. Я согласна, что дурак
не станет умнее из-за богатой родословной. Скорее, наоборот — напыщенный
осел еще хуже, чем просто осел. Но в то же время — дворянину важно не
опозорить свой род. Это дополнительная причина, удерживающая его от
дурных поступков. А если бы, как ты говоришь, кровное родство ничего не
значило…
— Что-то незаметно, чтобы страх за честь своего рода удерживал от
убийств, предательств, лжесвидетельств и всего прочего, — усмехнулся я.
— Карл Лангедарг — один из самых знатных дворян в Империи, не так ли? И
все его главные приспешники тоже не последнего рода, — разумеется, все
то же самое относилось и к Йорлингам, но я не стал заострять на этом
внимание. — Скорее уж наоборот, желание возвысить свой род, зависть к
более знатным и презрение к менее родовитым толкают на преступления там,
где у человека, свободного от кровных предрассудков, не возникло бы и
мысли о злодействе. Да и вообще, добродетель, основанная на страхе,
стоит недорого. Страх не хранит от злодеяний, а лишь побуждает совершать
их в тайне. По мне, так уж лучше, когда зло творится в открытую — так
ему хотя бы легче противостоять. Есть лишь один страх, который
действительно имеет значение…
— Страх перед божьим судом?
— Не-ет, — рассмеялся я. — Судя по тому, сколько грехов на душе у
священников, этот страх — наименее действенный из всех. Люди, даже если