— Если на ней уже написано, кому она нужна? — пожал плечами Раубинь. — Даже копченую камбалу не завернешь в такую, не те времена пошли.
Он круто повернулся и на несгибающихся ногах зашагал к своему звену.
На обратном пути Гунте с Войткусом пришлось побороться со все усиливавшимся восточным ветром, швырявшим в лицо пригорошни колких песчинок. Оберегая глаза, оба из-под опущенных век смотрели только под ноги, и прошли бы мимо Кундзиньша, если бы он не окликнул их первым.
— Надеялся в кино отвлечься от своих бед, но нет мира и под египетскими оливами, если позволите использовать такую игру слов.
— Пока нечем порадовать, — поняв, что Кундзиньш не решается задать прямой вопрос, сообщил Войткус. — Но ничего. Вот; просеем все, что узнали, и найдем истину.
— Хоть бы поскорее! А то я совсем с ума сойду.
Кундзиньш обеими руками вцепился в светлую шляпу, которую порыв ветра сорвал было с его головы, и, словно призывая небеса в свидетели, застонал:
— И за что мне такое наказание, за что?
Рокировка в разные стороны
Теоретически Гунта, конечно, знала, в какой степени точка зрения зависит от занятой позиции, но практически почувствовала это лишь сегодня. Впервые в жизни она сидела в кино, повернувшись не к экрану, но находилась на сцене и с возвышения глядела на собранных в зале работников дома отдыха. Когда они стали подниматься с подвального этажа, где находились кухня и всякого рода кладовые, когда по дорожкам парка со стороны конторы и гаража люди двинулись к главному корпусу, показалось даже, что поток белых и серых халатов никогда не иссякнет. Создается такое впечатление, что обслуживающего персонала здесь больше, чем самих отдыхающих. Но здесь, в зале, все эти уборщицы и официантки, поварихи и судомойки, администраторши и санитарки, монтеры и транспортные рабочие, врачи и бухгалтеры, садовники и сантехники заняли лишь семь первых рядов — те самые, что во время демонстрации фильмов оставались, как правило, пустыми. Чуть поодаль расположилась неразлучная троица, в которой первой была черноволосая дантистка, которая настолько сочувствовала своим пациентам, что когда дело доходило до удаления зуба, первой принимала сердечные капли. Рядом с ней сидела румяная заведующая бельевым складом. Не сумев найти в рыбацком поселке, где обитал ее муж, должное применение своим знаниям филолога с университетским дипломом, она приказала горничным со всех этажей именовать ее мадам кастеляншей. Третьей была тощая диетологическая сестра, чья хилость вселяла в приезжающих сомнения относительно ценности ее медицинских рекомендаций. К этой троице, как обычно, примкнул седовласый маркер из биллиардной, считавший себя вечным должником зубного врача, и свою благодарность за новые протезы старавшийся выразить при помощи цветов и кофе. Еще не привыкнув как следует к искусственным зубам, он надевал их лишь в особо торжественных случаях, а в рабочие дни хранил в шкафу, где под двумя замками укрывал комплект шаров из слоновой кости и кий черного дерева, выточенный им собственноручно. Сейчас рот его отливал перламутровым блеском, поскольку маркер, как, впрочем, и все остальные, полагал, что коллектив приглашен на предпраздничное собрание. На это ошибочное предположение натолкнул их стол, установленный перед экраном, и расположившийся за столом как бы президиум: Гунар Апситис, его племянница Гунта, Войткус и — за отдельным столиком, боком к публике — библиотекарша, которой было поручено протоколировать все сколько-нибудь важные показания.