Это слово буравит Аникина, вертится в его усталом мозгу, преследует его как наваждение. Днестр, Днестр, Днестр… Что-то колючее, железное и жесткое слышится в нем. Стук станкового пулемета, неумолимый и гадкий, как смерть: стр… стр… тра-та-та… стрелять… стр… И дно — мертвое, непроглядное, холодное. Мокрое, как могила Кости Фролова. Днестр… Как выдох огромного водяного дракона. Блестя стальными чешуйками, он глухо ворочается там, в ночной темноте, и как бы предупреждает: не суйся, а то проглочу, не суйся, а то… стр…
— Товарищ командир… товарищ командир…
Андрей даже вздрогнул от неожиданности.
Зайченко тряс его за плечо.
— Вот бисова душа… Едрить твою кочерыжку, — с досадой сплюнул Бондарь, тут же ткнув Зайченко в бок. — Что ж ты командиру роздыху не даешь? Не видишь, что ль, прикорнул малеха товарищ старшина-
Андрей и сам не заметил, как задремал.
— Я одно не пойму — к чему спешка такая? — смутившись, но не отступаясь от своего, опять завел тему Зайченко. — Еще и в разведчики произвели, ни с того ни с сего…
— Так ты ж сам все мечтал в герои-разведчики попасть, — тут же снова вступил в разговор Попов. — Сам же расписывал… Мол, вернешься в родной колхоз грудь — колесом, а на ней ордена и медали позвякивали, и чтоб девок от звону того в жар бросало. Это чьи-то песни мы тут слушали?…
— Песни-то песнями, — вздохнул Зайченко. — Так ить, апрель на дворе… И война, как Богдан Николаич говорит, всамделишно, — с горки. Вот шел я только что. Темень — хоть глаз выкалывай, а в воздухе… — Зайченко зажмурился и втянул в легкие воздух, словно бы какую-то ароматнейшую взвесь.
— Что в воздухе?… — поддаваясь артистическим ходам Зайченко, с нескрываемым любопытством спросил Байрамов.
— Весна, Анзор, весна!… — торжественно заключил Зайченко. — Как дыхнешь, словно пронимает тебя всего… И так жить охота, и столько, кажется, ждет тебя там, впереди… Эх, робяты… Вот и думаешь: ну их к черту, ордена и медали эти… скорей бы уж лучше война эта к концу своему прикатилась. Чтоб потопать себе спокойненько живому до дому… Щас ради этого, кажись, колесо Богдана Николаича носил бы. Честное слово! Вместо медалей… И то правда — тоже грудь колесом…
— Слышь, вместо… А ведь Богдан Николаич орден-то именно благодаря колесу и заработал… — резонно заметил Евменов.
Все согласно кивнули, вспоминая, как Бондарь устроил воздушный бой с фашистскими асами.
Вокруг колеса ротного пулеметчика старшего сержанта Бондаря, прикомандированного к отделению Аникина, разговор крутанулся не случайно. Колесо это — обыкновеннейшее в прошлом деревянное колесо от телеги — стараниями Бондаря стало достопримечательностью всего батальона. Таскал он его с собой с месяц — с молчаливым упорством, не обращая внимания на шуточки и подковыристые замечания товарищей по оружию. В любом месте, где взвод хоть на малое время обустраивал свои позиции, Бондарь устраивал один и тот же ритуал. Выбирал на небольшом удалении средней толщины дерево и аккуратно его спиливал, да так, что пень ствола оставался торчать где-то на метр от земли. К этому пню Богдан приносил из обоза свое колесо и крепил его по центру спила железным штырем. Сверху, на эту конструкцию Бондарь и устанавливал пулемет, фиксируя сошки на двух деревянных колесных спицах.