Шерри наблюдала за ним сквозь стеклянную дверь до тех пор, пока за утлом не скрылись огоньки задних фар; потом перешла в свою крошечную спальню, которую занимала вместе с ребенком. Джейми спал сном невинности, повернувшись на бочок и засунув палец в рот. Длинные ресницы, унаследованные от отца, бросали тени на его щечки.
— Не знаю, как нам с тобой быть, пупсик, — прошептала Шерри, ласково поправляя на нем одеяльце, — но я влюбилась в твоего папу, хоть и сопротивлялась этому изо всех сил. — Она грустно покачала головой. — А если я скажу ему, чей ты сын, мы вцепимся друг другу в глотки.
На свадьбе Сандры и Тома ни Майк, ни Шерри не разговаривали подолгу с Эктором, они только подняли тост вместе с ним и его новой женой, недавно приехавшей с Кубы, — она немного говорила по-английски. Но несколько раз в тот день, особенно когда танцевала с Майком, Шерри ловила на себе пристальные взгляды Эктора. Может, мы его чем-то обидели? — думала она. В понедельник утром, когда Шерри увидела его в конторе, он сказал ей «привет» довольно холодно.
Майка еще не было.
— Что-то случилось? — спросила Шерри, вешая свой пиджак в шкафчик для одежды. Сумочку и пакет с завтраком она держала в столе.
— Вы это знаете лучше меня, — ответил Эктор, ставя на стол кофейную чашку.
Может, он что-то узнал про мое родство с Лайзой? Или что Майк — отец Джейми? — теснились мысли.
— Не понимаю вас, — уклонилась Шерри от ответа.
Помощник Майка ответил далеко не сразу:
— У меня такое впечатление, что вы слишком хороши для работы секретаршей в нашей конторе. Слишком образованны, может, даже... талантливы... Впрочем, это не мое дело.
— Я здесь работаю потому, что мне надо содержать ребенка, — огрызнулась Шерри. После чего, повернувшись к нему спиной, взялась перепечатывать одну из докладных записок босса. Если Эктор что-то знает или подозревает, мне придется все рассказать Майку скорее, чем я собиралась, решила она.
Через несколько минут Эктор уехал в Иммокали для проверки кое-каких фактов. Но Шерри не пришлось спокойно работать: в контору вошел худющий, одетый в лохмотья темнокожий подросток. Он старался быть исключительно вежливым, говорил по-английски, хотя и с сильным французским акцентом.
— Это есть контора для мигранты? — спросил он. — Я мигрант. Очень голёден.
Девушке стало ясно, что он не ел уже несколько дней.
— У меня тут с собой бутерброд с арахисовым маслом, — сказала она, — немножко сельдерея и апельсин. Если будет мало — можно сбегать напротив и купить несколько пончиков.
Мальчишка так живо схватил пакет, что сердце ее сжалось. Он моментально слопал завтрак Шерри, а потом и пончики, за которыми она сходила в кафе через дорогу. Видно, последние день-два у него во рту не было и маковой росинки. Утолив самые страшные муки голода, он обрел способность говорить. Мальчика, как выяснилось, звали Арман Гасконь, ему было тринадцать лет. Он родился на Гаити. Родители — рабочие-сезонники, которых выгнали за долги из одного из самых жутких лагерей; об этих лагерях Шерри слышала от Майка. Родителям Армана было нечем заплатить ни за питание, ни за крышу над головой. А мальчишка убежал три дня назад, после стычки со свирепым надсмотрщиком.