Стянув с себя постылый балахон, Генри закинул его на плечо и бодро запылил башмаками, держа курс на серо-зеленые нагромождения скал.
… Окаменев, они молча пялились друг на друга из-за обломка скалы. Тот, у кого было два глаза, чувствовал: еще мгновенье — и трепещущее сердце оторвется, подпрыгнет и застрянет в пересохшем горле.
Переживал ли так второй — тот у кого было три глаза? Вряд ли. Загадочное спокойствие светилось в его неподвижном взгляде, и длинный рот, кончающийся в складках шеи, казалось, готов был раздвинуться еще шире в демонической усмешке.
Но вот трехглазый шевельнул пятерней камешек, презрительно тряхнул петушиным гребнем и, волоча хвост, нехотя втиснул свое шершавое, отливающее маслянистой желтизной тело в расселину.
Генри перевел дух. Если б смог, он отвернулся бы от самого себя. Никогда не считал себя Генри трусом. Никогда. Теперь знает точно: он заурядный трус.
Большая ящерица… Пусть даже очень большая ящерица. Допустим, кошмарная — три глаза, гребень. Но помирать от страха оттого, что встретил ящерицу не с ладонь, а с целую руку…
Генри сплюнул и, задрав голову, с неприязнью посмотрел на все еще далекую вершину. Час, а может, и все два карабкается он по уступам, а оглянешься — будто и не поднимался. По словам Етики, идти следовало через какое-то ущелье. Тогда, не забираясь на верхушку, попадешь на ту сторону горы. Но где оно, это ущелье?
Он поймал себя на мысли о возвращении, и ему стало стыдно.
Обругав себя пообидней, Генри встал с камня, огляделся и с мрачной решимостью побрел вверх по склону в сторону одинокого дерева, похожего на раскидистую сосну. Если взобраться на его макушку, возможно, удастся что-нибудь высмотреть. А вслепую проплутаешь и до вечера.
Сейчас он уже не обращал ни малейшего внимания на природные красоты: усталость и жара растрясли его любознательность. За время, проведенное в горах, он не встретил ни человека, ни зверя — одну лишь гаттерию, что так напугала его. Правда, птиц, особенно попугаев, здесь было великое множество. Но и они были невидимками в путанице ветвей.
Когда до заветного дерева оставалось не больше сорока ярдов, на пути Генри выросло препятствие. Хаотическое нагромождение крупных и мелких обломков скал, когда-то, видимо, скатившихся сверху, чудом удерживалось на склоне. Сначала он решил подняться чуть выше и обойти каменную россыпь. Но уязвленное самолюбие все еще саднило. Опасно? Тем лучше. Рискнуть? Непременно. Надо же доказать Генри Гривсу, что Генри Гривс — не трус.
Приблизившись к завалу, он ухватился за верхний край крупного камня и напряг мускулы. Рраз! — и он уже грудью лежит на горячем обломке скалы, усеянном колючими камешками. Теперь оставалось, пробираясь от валуна к валуну, преодолеть еще несколько ярдов.