Памирцу приходилось метаться из двора во двор, от «аристократа» к «аристократу», дергать то одного стрелка, то другого:
– Смотри не промахнись! Если снаряд ляжет по ту сторону реки, знаешь, что с тобой будет? – памирец в угрожающем движении приподнимал ствол автомата. Он мог, конечно, и ударить какого-нибудь стрелка прикладом, но боялся это делать – «аристократы» могли ему отомстить.
Зарево, поднявшееся совсем недалеко, за несколькими каменными взлобками, было тревожным, неровным – пожар на заставе не был виден из кишлака, но то, что застава горела, угадать было нетрудно, и это доставляло памирцу радость. Раз застава горит, значит, «аристократы» бьют точно. И еще: когда у пограничников не станет крыши над головой, их будет проще сковырнуть с пянджского берега.
Памирец в очередной раз вгляделся в зарево и зло ударил рукой о руку:
– Так их! Так их! – на лице его от радости появились слезы.
Иногда он морщился – причиняло боль недавнее ранение, но быстро приходил в себя и снова азартно колотил рукою о руку.
Глянул на часы – скоро должно было наступить время «икс» – то самое время, когда он должен будет повести своих людей в атаку на заставу.
Дорогу пограничники заминировали – и лях с ними, пусть мины гниют в земле, на боковые тропки, по которым гоняют коз, тоже поставлены мины – и к этому памирец отнесся спокойно: во-первых, его люди проторили в камнях новую тропу, о которой пограничники еще не знают, – по этой тропе его группа и пройдет, ударит по неверным с тыла, а во-вторых, есть у памирца свой метод разминирования… Он ухмыльнулся. Скоро земля эта будет свободной – никаких Советов, никаких погранцов! Памирец не сдержался, азартно потер руки, понюхал их, словно бы руки вкусно пахли порохом.
В темноте на него надвинулась костлявая женская фигура, одетая в бесформенное тряпье.
– Чего тебе, бабка? – раздражаясь, спросил памирец. В фигуре бабки Страшилы ему почудилось что-то недоброе, опасное. Памирец невольно вздрогнул.
– Это русская, – бесшумно подступил к нему помощник – верный Мирзо, человек с литыми плечами и наголо обритой головой, которому памирец доверял, как самому себе.
– Вижу, что русская. И что из этого? Сейчас русским быть опасно. Иной горячий моджахед под шумок может и голову отрезать, Аллах только поблагодарит его за благое дело, – памирец отодвинулся от бабки Страшилы, тронул рукой правое, отчаянно зазвеневшее ухо: из соседнего дувала один из «аристократов» запустил очередной «эрес». – Чего тебе? – прокричал он бабке Страшиле. – Хочешь в наши ряды вступить? – Памирец коротко хохотнул, блеснув в темноте яркими чистыми зубами. – Это право надо еще заслужить. Чего тебе надо, говори!