– Вы правильно поступили, да, да!
Тем временем наступление наше продолжалось. Настал час последней битвы и для авиаполевой дивизии. Советские войска обошли ее с флангов и отрезали пути отхода. Майор Лобода, обрадованный, тотчас велел передать эту новость Фюрсту.
– Решай, – сказал Фюрсту Луц. – Ты ведь, в сущности, еще командуешь там.
И Фюрст решился.
– Передай русским, – сказал он Вирту, неловко переминаясь, охваченный внезапным смущением, – я согласен… То есть, видишь ли, мне нужно сказать несколько слов моим ребятам… Моей авиаполевой… Всего несколько слов.
Вирт тотчас же позвонил Лободе. Майор пригласил Фюрста приехать. В тот же день Фюрст, краснеющий, неуклюжий, не знающий, куда девать свои огромные руки, появился у Лободы. Я не был свидетелем этого события. В звуковке, с Гушти на борту, я мчался далеко от нашего КП в потоке наступления.
Гушти быстро освоился в звуковке. Примостившись у табуретки, он сочинял листовки и передачи, бросая плотоядные взгляды на мешки с пайком, разложенные на верхней полке, над кабиной водителя.
Писания Гушти были корявые. Еще на базе он начал составлять обращение к авиаполевой дивизии на случай встречи с ней. Солдата Клауса Ламберта он немного знал. Перед отправкой на фронт их обучали в одной части, и жили они в одной казарме, в Страсбурге. Потом Гушти потерял Клауса из виду. И вот недавно, уже у нас, открылась его печальная судьба.
– Ах, бедный Клаус, – вздыхал Гушти.
С Фюрстом он был знаком лишь понаслышке. Гушти чрезвычайно интересовался Фюрстом, нередко спрашивал меня и Михальскую, как поживает герой авиаполевой дивизии, что "варится в его котелке".
– Подручные Фюрста убили моего товарища Клауса, – декламировал Гушти, выводя карандашом колючие, неровные готические буквы. – Но я не побоялся их. Я добровольно сдался в плен русским. Они не обманули меня, я получил все, что обещано в советских листовках. На день мне отпускается хлеба восемьсот граммов, мяса…
Он не забывал указать и количество перца, соли. Отзывался с похвалой о гречневом концентрате.
– Листок из поваренной книги, – говорил я. – Поверьте, их занимает не только продовольствие.
– Да, о да, господин лейтенант! – Гушти хватался за карандаш и принимался за переделку. – Простите меня, сейчас я исправлю. Мигом! О, если бы я умел писать так, как вы! Нужен талант, не правда ли?
– И поменьше "я". Меньше хвастовства, Гушти.
Он вновь усердно погружался в работу. Однако глазами он то и дело косил на буханку хлеба, черневшую на полке.
Лобода приказал изучать Гушти, присматриваться к нему. Майор сказал это нам, мне и Шабурову, в день отъезда, а накануне вечером у него побывал майор Усть-Шехонский.