— Я ведь не впустую это делаю, — оправдывалась она перед паном мечником, который тоже стал принимать близко к сердцу ее легкомыслие, — я по обязанности, потому что если офицеры нам не помогут, то мы отсюда никогда больше не выберемся.
— Да ну! Браун этого не допустит!
— Браун уже сдался! — сказала она тоненьким голоском и опустила глазки.
— А Фиц-Грегори?
— Сдался! — отвечала она еще тоньше.
— А Оттенгаген?
— Сдался!
— А фон Ирен?
— Сдался!
— Ну, барышня, волк тебя заешь! Я вижу, что только с Кетлингом ты не сумела справиться…
— Я его не выношу! Но с ним справится кто-то еще. К тому же мы обойдемся и без его позволения.
— И ты, барышня, думаешь, что если мы захотим бежать, то они не помешают?
— Они пойдут с нами!.. — отвечала, поднявши голову и зажмурив глазки, Ануся.
— Господи! Тогда чего мы тут сидим? Сегодня же я хочу быть подальше отсюда!
Но после совещания, которое состоялось тут же, выходило, что необходимо потерпеть, пока не решится судьба Богуслава и пока пан подскарбий или пан Сапега не подойдут к пределам Жмуди. Иначе даже от рук своих можно было ждать ужасной смерти. Эскорт иностранных офицеров не только не защищал, но и увеличивал опасность, поскольку простой народ был так обозлен на чужестранцев, что каждого, кто не носил польской одежды, казнил без сострадания. Даже польские сановники, одетые по-иностранному, не говоря уже о французских и австрийских дипломатах, не могли путешествовать иначе, чем под прикрытием крупных военных отрядов.
— Вы мне верьте, я ведь проехала всю страну, — говорила Ануся, — в первой попавшейся деревне, в первом же лесу разбойники вырежут нас, прежде чем спросят, кто мы такие. Нельзя бежать никуда, кроме армии.
— Да ну, у меня будет свой отряд.
— Прежде чем вельможный пан его соберет, придется головой поплатиться, даже не доехавши до своей деревни.
— Известия о князе Богуславе должны вот-вот прийти.
— Я велела Брауну, чтобы мне обо всем немедленно сообщалось.
Однако Браун долгое время ничего ей не говорил.
А вот Кетлинг стал навещать Оленьку, поскольку она первая, встретив его однажды, протянула ему руку. Молодой офицер не ждал ничего хорошего от наступившего вдруг затишья. По его мнению, князь, чтобы успокоить курфюрста и шведов, не промолчал бы даже о самом малом своем успехе, скорей бы преувеличил его, чем молчанием стал ослаблять впечатление.
— Не думаю, что его уже разбили наголову, — говорил молодой офицер, — но он наверняка находится в тяжелом положении, из которого трудно найти выход.
— Все новости доходят сюда так поздно, — отвечала Оленька, — примером тому Ченстохова, мы о ее чудесном спасении узнали подробно только от панны Борзобогатой.