– Все в порядке, товарищи! Фамилия показалась знакомой, был у нас на Волге, на славном боевом корабле «Ваня-коммунист» такой товарищ. Погиб у Пьяного Бора, ушел на дно вместе с кораблем. Вспомнила я его, и зашлось сердце, словно заново все увидела, через душу пропустила… Но – обозналась, чуть другая фамилия у товарища была – Воропаев…
Много еще говорила: про героев-балтийцев, про десант у Казани, про то, как сам товарищ Троцкий их в бой провожал. Потом, стихи подходящие вспомнив, прочла под аплодисменты.
Ольга уже не слушала. Главное сказано, всего два слова, зато правдивые. «Зашлось сердце». С чего бы твоему сердечку заходиться, Лариса свет Михайловна? Хотелось встать да в лоб спросить – при всех, чтобы свидетелей было побольше. А еще лучше вниз спуститься, к подъезду, где авто боярыню поджидает, разъяснить шоферу, пассажирку подождать…
Понимала – нельзя. Ничего нельзя: ни у товарища Кима спрашивать, ни с этой придумщицей откровенничать. Даже смотреть на нее не стоит, чтобы глазами лишний раз не встречаться. Вдруг почует?
* * *
Вдохновленный встречей, Миша Огнев долго не мог успокоиться, повторяя, что это все следует немедленно записать для истории, ибо о таких людях будут вспоминать и через век, и через два. Затем призвал восхититься скромностью Валькирии, никогда не хвастающей собственными подвигами. А зря! Он сам был свидетелем, как летом 1918-го около Свияжска Лариса Михайлова лично участвовала в спасении фронта от развала. 2-й Петроградский полк, бросив позиции, побежал, за что и был подвергнут «децимации». Расстрельщики, такие же рабочие, поначалу отказались убивать, но Лариса Михайловна лично выступила перед ними, убедив выполнить свой тяжкий, но необходимый долг. Потом вся армия повторяла ее слова о том, что новому мира не требуется лживая формальная справедливость, его удел – справедливость высшая, истинно пролетарская…
Воздав хвалу Красной Валькирии, репортер бросил внимательный взгляд на свою спутницу и внезапно предложил пойти в ресторан, дабы отметить столь интересно начавшийся вечер, присовокупив, что только сегодня получил неплохой гонорар за статью о «Запорожце».
Ольга отказалась.
Первый расстрел, в котором участвовать довелось, Леонид помнил плохо. Весь день на улицах мерзли, следили за офицерами, что собрались ехать на Дон. Вражины попались хитрые, в засаду не шли, наружное наблюдение замечали сразу, вдобавок оказались мастерами на предмет переодеваний и прочих клееных бород. Жора Лафар сразу понял: не просто ловкость тут, а специальная подготовка. Потом, когда офицеров все-таки проследили и взяли, выяснилось, что верховодил среди них некий жандармский чин. Но это потом, а в тот январский вечер 1918-го молодой чекист Пантёлкин вернулся на Гороховую злой и смертельно усталый. Хотел служебное оружие сдать, не успел – кликнули. Вместе со всеми, кто с дежурства пришел, построили, проверили наличие патронов и повели в подвал. Там зачитали приказ про революционную законность и высокое доверие, потом вновь выстроили и стали ждать, пока нескольких субчиков в цивильном возле стенки разместят. Леониду очень хотелось спать, к тому же револьвер был старый, толком не пристрелянный. А вдруг осечку даст или, хуже, в руке взорвется?