Чехов-старший вознамерился отдать сына на фабрику, и над Ваниной свободой нависла угроза. Обеспокоенный Коля написал об этом Павлу Егоровичу длиннейшее письмо, в котором увещевал отца с его же собственной назидательной интонацией: «Я уверен, что Вы, как всякий любящий детей отец, желаете сыну блага. Какое же будет благо, если прослужив на фабрике два года, его завербуют на шесть лет в солдаты. <…> Если он будет рабочим, для Вас нисколько не лестно <…> Поступивши на фабрику, он будет получать сумму; положим, что эта сумма поможет нашему семейству, которому теперь каждая копейка дорога, но даже когда он будет в совершенных летах, что ему придется делать со своим малым ограниченным жалованьем? <…> Нет, папа! <…> Наша обязанность с Вами одна — поддерживать его. Если человек упал и запачкался грязью, то зачем же втаптывать его больше в грязь; это мы делаем, я это заметил, но то не по-христиански»[47].
Великовозрастного Ивана подзатыльниками уже было не образумить. В мае Павел Егорович письменно пытался наставить сына на путь истинный: «Ты сделался в последнее время никуда не годным, ленивым и непослушным <…> Сколько раз я тебя просил <…> Совесть твоя спит <…> Приходишь в полночь, спишь смертельным сном до 12 часов <…> Ты нас безжалостно обманывал здесь в Москве <…> С Божией помощью и благословением постарайся найти в Москве себе Дело на фабрике или в Магазине <…> Праздность есть большой порок»[48].
Спасло Ваню лишь то, что экзамены он сдал, — благодаря учителю Михаилу Дюковскому, другу Александра и Коли. Павел Егорович с облегчением вздохнул: оболтус стал приходским учителем.
Тем временем у Коли возникли более серьезные проблемы. Озабоченный лишь тем, где бы найти хорошую студию и натурщиков, он не хлопотал об освобождении от призыва в армию. Он просил Антона переслать необходимые документы из Таганрога в Ростов-на-Дону, но тот отделывался шутливыми сообщениями о том, что его уже записали в солдаты.
Чем чаще возникали ссоры в семействе Чеховых, тем с большим нетерпением в Москве начинали ждать приезда Антона — единственного члена семьи, который никогда не повышал голоса, не распускал рук и не лил слез. Коля обещал Павлу Егоровичу: «Вы с мамашей будете снисходительны друг к другу, приедет покорный брат Антоша — и заживем, слава Богу, на славу».
В сентябре женская половина чеховской семьи смогла отдохнуть от Колиных и Ваниных проблем — богатые родственники, Закорюкины и Лядовы, пригласили их в Шую, где Евгения Яковлевна провела свои детские годы. Обласканные и нагруженные подарками, они вернулись в начале октября, и вся семья перебралась в более просторную квартиру. Дом находился все в той же Грачевке и принадлежал приходу Никольской церкви, а квартира занимала сырой полуподвал, из окна которой ее жильцам были видны лишь ноги проходящих мимо пешеходов. И здесь Чеховы взяли себе постояльца — студента училища живописи, который платил 20 рублей в месяц за квартиру, стол и Колины уроки. Евгения Яковлевна мечтала увидеть все семейство в сборе. Первого января 1879 года, дождавшись в четыре часа утра Вани и Коли, праздновавших Новый год у Полеваевых, она писала Антону: «Желаю тебе счастливо кончить курс в Таганроге, да скорее к нам приехать. Мы за тобой скучаем, особенно я, никогда не была небеспокойна, скоро два года будет, как мы с тобой не виделись. <…> мне многое надо тебе рассказать, да плохо вижу, не хочется даже и писать. <…> Нас Саша водил в артистический кружок на елку. Маша много танцевала, скажи людям».