— Вы не видели Якоба? — спрашивает Лора, чувствуя, как ею овладевает невозможная надежда и в один миг согревает все тело. Пожалуйста, скажи мне да, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.
Толивер смотрит на море. Волны уже метровой высоты и становятся все выше. Когда он отвечает, его голос звучит чуть виновато, как будто он признается в преступлении. Ему следовало бы радоваться, что разрозненные фрагменты информации в его голове наконец-то складываются в целую картинку.
Но десять лет спустя чувство вины весит больше золота.
— Вообще-то, — говорит он, возвращая фотографию, — видел.
Вилли не сомкнула глаз.
Всю ночь она просидела на террасе Томаса, наблюдая, как море меняет цвет: черный, свинцовый, белесый. Затем, прежде чем уйти, она позволила себе представить, каково это было бы — для разнообразия остаться где-то в одном месте. Кому-то довериться. Незнакомая ей роскошь. Я могу притвориться наивной, когда тот коп постучит в дверь, думает она, рисуя пальцами ног полосы во влажном песке. Может быть, у него не окажется на меня ничего такого ужасного, от чего я не смогла бы отболтаться. Я могла бы помогать Томасу по дому. Может быть, у меня даже была бы своя комната. С «волшебным фонариком» и телевизором.
И тогда она вспомнила, какие вещи вытворяла. Она снова услышала мольбы о пощаде. Вспомнила приятное покалывание от пороховых ожогов между большим и указательным пальцем всякий раз, как она спускала курок. Вспомнила длинные дни, которые проводила, сидя в каюте и глядя на свои руки. Размышляя. Пытаясь услышать какой-нибудь новый звук, но тщетно. Надеясь в лучшем случае на спокойный сон.
Зарево на востоке ослабело с приближением рассвета, и ночные грезы Вилли тоже закончились. Она погладила песок здоровой ногой, выравнивая поверхность, пока не осталось никаких следов ее присутствия. Затем она отправилась в дом, чтобы совершить кражу. Кто бы сомневался.
И только когда она закрыла за собой входную дверь, словно чья-то мощная рука схватила и встряхнула ее изнутри.
— Перестань, — прошептала она. Это было то же чувство, которое заставило ее свернуть с улицы и следовать ангельским голосам накануне. — Только этого мне сейчас не хватало.
Но Вилли все равно медлила. Храп Томаса, доносившийся из комнаты, вконец испортил ей настроение.
— Черт тебя дери, — прошипела она сквозь зубы и вошла в дом, стараясь не подволакивать раненую ногу и ставя костыль на резиновый наконечник, чтобы он не скользил. Она развернула пачку денег, взяла несколько купюр и засунула остальное в тарелку Томаса из-под супа. Затем нашла черный фломастер и написала «СПАСИБО» и «ПРОСТИТЕ» на белой доске для записок, висящей рядом с выцветшей картой местных приливов. Повинуясь странному импульсу, она потянулась и взяла с полки разбитую фигурку серфера, положила ее в карман куртки. Сломанные фарфоровые ребра впились в кожу. Это ощущение заставило ее почувствовать связь с прежней собой, которой она доверяла больше всего на свете.