Ванхала был в карауле. С разинутым ртом он ходил вокруг палаток и повторял про себя: «Алло! Ну-ка, скажи, холодно у русских в аду?»
Его забавляли эти слова Рахикайнена, и теперь, когда он остался один и мог не беспокоиться о том, что думают другие, ничто не мешало ему смеяться. Не испугали его и снаряды, вдруг с воем пролетевшие над лагерем. Встревоженно выглянувший из палатки на шум снарядов солдат тотчас же успокоился, заметив спокойную улыбку Ванхалы.
Солнце зашло. На болото опустился туман, в ельнике начало темнеть. На юге и на севере время от времени слышался гул орудий. Где-то застрочил автомат, ему ответил замедленный стрекот русского пулемета.
По дороге двигалась повозка. Она ехала с передовой и везла четыре трупа, накрытые плащ-палаткой, погибшие были из первой роты.
I
Они сидели на обочине и ждали, грызя куски сохранившегося у них хлеба. С передовой время от времени доносились одиночные выстрелы. Где-то далеко завыли моторы самолета – звук то замирал, то усиливался до жалобного воя, сопровождаемый пулеметной дробью.
Воздушный бой, – сказал кто-то, пытаясь найти самолеты взглядом.
Ну их, – презрительно ответил другой, словно пресыщенный постоянными боями.
Ванхала хихикнул под нос и отважился сделать замечание:
– Наши ребята в воздухе.
Прапорщик Карилуото ходил взад и вперед по дороге. Он в тот же вечер отослал письма и вернуть их уже не мог
Теперь, после того как он проспался, они казались ему слишком напыщенными, и он переписал бы их заново, да почта уже ушла. Впрочем, он почти уже и позабыл о них и громко шутил с солдатами, чтобы рассеять напряжение в ожидании боя. Хотя шутки выходили у него несколько фальшивыми, но тем не менее все же помогали.
Ожидание новой атаки пробудило в нем беспокойство. Он не был вполне уверен, что вчерашнее не повторится. Что, если его победа над самим собой случайна, не прочная? Но нет. Этого больше не случится. Никогда.
Из тыла прибыл лейтенант Ламмио. Миелонен с угрюмым видом сопровождал его, выдерживая некоторую дистанцию: он болезненнее всех переживал смену командира роты. Теперь не могло быть и речи о незлобивой пикировке. Прошли те времена, когда капитан так по- домашнему беседовал сам с собой или напевал что-то себе под нос. Приказы теперь отдавались в отвратительно официальной форме, таким безупречным языком, что Миелонену становилось дурно.
Собственно говоря, Ламмио нечего было здесь делать, так как пулеметные взводы были опять приданы стрелковым ротам. Он прогулялся сюда просто так, для своего удовольствия и в сознании важности только что обретенной должности. Когда он оказался за пределами слышимости, Рахикайнен сказал: