За разговором они не заметили, как сделали целый круг по бульвару и снова оказались возле машины Головина. Нужно было что-то решать. Стоять на своем до конца генералу больше не было никакого смысла: Рукомойников уже знал достаточно для того, чтобы отправить дело Головина в военный трибунал. Предварительное следствие по делу будет вести СМЕРШ, а значит, до самого трибунала Филипп Ильич может и не дожить.
Взвесив все обстоятельства, Головин решил выторговать для себя максимум возможного.
— Хорошо, Павел Сергеевич. Убедил. Пусть живет.
— Вот и отлично! — искренне обрадовался Рукомойников.
— Только, сам понимаешь, подарить такого ценного сотрудника я тебе не могу. Уловил?
— Нет, еще не уловил.
— Не хочу тебе отказывать, да и Штейна, по совести сказать, жалко. Поэтому я дам тебе его, так сказать, напрокат. Уловил?
— Улавливаю, Филипп Ильич. А подробней?
— Я подаю на Штейна документы в военный трибунал. В закрытом заседании его приговорят к расстрелу, и приговор этот может быть приведен в исполнение в любой момент. Сам приговор я положу под сукно до поры, а все остальные, особенно твои коллеги-чекисты, пусть считают, как ты и предложил, что сам Штейн погиб при исполнении. Как он воскреснет из мертвых, так я у тебя его обратно и перехвачу. Договорились?
— А если он?..
— А если он заартачится или поведет себя странно, то у меня под сукном будет лежать приговор, и это будет достаточным основанием для того, чтобы послать за ним группу товарищей.
— Тогда договорились. По рукам?
— Погоди. У меня есть два условия.
Рукомойников посмотрел вопросительно, а Головин продолжил:
— Во-первых, ты его ведешь лично, лично его контролируешь. Все его перемещения по миру осуществляются только под твоим контролем.
— Это само собой. Он уже под моим контролем.
— Во-вторых, чтобы нам больше не возвращаться к этому вопросу, ты мне сейчас расскажешь, когда, как и при каких обстоятельствах ты у меня этого Штейна перехватил. Чтоб на будущее мне этот случай был уроком.
— Ну, это совсем просто, Филипп Ильич. После этого ты отдашь мне Штейна?
— Обещаю.
— Так вот, — начал Рукомойников. — К большому счастью для самого Штейна, я знаком с Олегом Николаевичем намного дольше, чем ты. Мы с ним еще в детприемнике вместе были. Потом в колонии на соседних кроватях спали. А после колонии каждый пошел своим путем. Он в РККА, я — в ОГПУ. Но занимались-то мы, в сущности, одним делом. Теряли, конечно, связь, выпускали друг друга из виду, особенно на время заграничных командировок, но отношений не прекращали. Остались такими же друзьями, какими были в колонии. Дня за четыре до того, как ты его направил в Стокгольм, Олег позвонил мне и попросил совета, как ему быть. Мы встретились тут же, на Цветном, где с тобой сейчас гуляем. Он тебя не в Стокгольме просчитал. Он тебя еще здесь просчитал. Еще в Москве он понял, что живым ты его из игры не выпустишь.