Так что я не очень удивился радиограмме от Макарова, где он сообщал, что к его эскадре с востока приближается небольшая яхта, непрерывно морзящая на всех доступных ей частотах — «DUPA, DUPA, DUPA!». Этот сигнал, хоть и не использовался с японской войны, тем не менее присутствовал во флотских кодовых таблицах. Он означал, что передающих его нужно как можно быстрее доставить к высшему командованию. Подтвердив, что да, это действительно важно, я отправился обедать. По возвращении же из столовой меня ждала вторая радиограмма, где говорилось, что на яхте обнаружился сэр Артур Конан-Дойль, которой в полном соответствии как с инструкциями, так и со своими желаниями сейчас находится на борту палубной «Выхухоли», только что стартовавшей с «Сириуса» курсом на Гатчину с промежуточной посадкой в Данциге.
Пока Шерлок Холмс и доктор Ватсон в одном лице летели на восток, в Англии началась заварушка, чем-то напоминающая детектив. В три часа дня по питерскому времени король Эдик во главе двух гвардейских полков объявился в Лондоне и заявил, что в силу чрезвычайной ситуации, с которой нынешние властные структуры справиться не способны, он, Эдуард Седьмой, принимает на себя всю полноту власти. Премьер-министр Черчилль отправляется в отставку, а парламент — на каникулы до конца войны. В четыре пришла радиограмма от нашего лондонского резидента, что, по проверяемым в настоящее время сведениям, король отдал приказ об аресте Черчилля, но тот, не дожидаясь, пока его возьмут, застрелился. Наверное, подумалось мне, двумя выстрелами в затылок или еще каким-нибудь аналогичным способом. Увы, Уинстон Рэндольфович слишком много знал, и, скорее всего, не про Эдика, что вряд ли могло привести к такому финалу, а про Пакса. Даже жалко как-то немного стало, вот честное слово…
В семь вечера появились дополнительные сведения из Лондона, где подтверждалась смерть Черчилля и сообщалось о множественных арестах, в том числе и Робертсона, бывшего начальника Пакса. Ну, с этим-то как раз понятно, его никак нельзя было оставить на свободе, хоть он и не отличался особым умом. А без пятнадцати десять в Гатчине села «Выхухоль» с английским гостем.
Гоша, узнав про скорый прилет Конан-Дойля, сказал, что сам он к мне сегодня не поедет, потому как переговоры предполагаются неофициальные, так что я распорядился подать в свой кабинет ужин на двоих. Причем в расширенном ассортименте и обязательно с овсянкой, дабы гостю было из чего выбрать. Потом напомнил, чтобы в приемной были настороже и по возможности воспрепятствовали попыткам Светлой проникнуть в кабинет, но мне ответили, что сейчас она гуляет у пруда с Рексом, поэтому можно не волноваться. И хорошо, потому как она, видимо, под влиянием своего идеала, перестала запрыгивать ко мне на стол и гадить там на бумаги, но зато изобрела куда более интеллектуальное развлечение. Когда я завтракал, обедал или ужинал с гостями, она подходила к ним и начинала чрезвычайно жалобно мяукать — ну прямо как будто ее месяц вообще не кормили. И это при том, что она была весьма крупной кошкой, не с Рыжика, разумеется, но уж мелкой и тощей ее назвать никак не получалось. Как она ухитрялась изобразить на своей обожравшейся морде голодное выражение, мне было совершенно непонятно, но у нее это получалась мастерски. И при этом тварюшка бросала на меня испуганные взгляды, якобы страшась последующего наказания, но не в силах справиться с голодом. В общем, подрывала авторитет канцлера, как могла.