Через пять минут внизу хлопнула дверь. Пришла Евгения Петровна, специалист центра репродукции человека. Маше это название всегда казалось уморительным. Эта ворчливая старая жаба ей не нравилась, но как специалист она была незаменима.
— А скажи, чем ты питался? — поинтересовалась Чернышева, рассматривая его кардиограмму, когда он, наконец, освободился.
— Да так… — Данилов пожал плечами. — По-разному. Охотился. Иногда удавалось найти что-нибудь в магазинах, выкапывать гнилые овощи. Иногда не удавалось.
— И что же ты тогда ел?
— Тогда я… — он осекся, не дав словам сорваться с губ, — Ничего. Потуже затягивал пояс и терпел.
Он уже хотел пошутить, что выкапывал из-под снега не только картошку и капусту, но и людей. Но испугался, что шутку она не поймет, и тогда его просто линчуют.
— Однако, надо бы и нам поесть, — сказала Маша, взглянув на часы. — Пойду принесу твой обед. Вообще-то тебе положена банка тушенки и триста грамм сухарей, но у меня завалялось еще что-то.
Она вернулась с подносом и, как настоящая хлебосольная хозяйка, поставила на стол перед ним эмалированную миску с варевом, которое на поверку оказалось супом из тушенки с картофелем, нарезанную булку хлеба и дымящуюся чашку. Хлеб на вид был клейким и рыхлым.
— Кофе из цикория. Настоящего мало, уж прости. Да это даже полезнее. А хлеб как в блокадном Ленинграде, черт-те что туда пихают.
— Спасибо.
— Если хочешь чего покрепче, то тебе не повезло. У нас сухой закон. Приказ блюстителя нравственности товарища Богданова, — она прыснула в кулак.
— Кто такой ваш Богданов? Похоже, суровый дядька.
— Ты его уже видел.
— А. Так вот он кто. Понято…
В три часа дня Мария ушла, и Данилов остался во всем здании бывшего детского сада, как ему показалось, один. Уходя, она не заперла его в палате, как обещала, и он мог свободно передвигаться по территории карантинного блока. Но на окнах стояли решетки, поэтому свобода была иллюзорной, а на вахте оказался сторож предпенсионного возраста, но с кобурой. Александр был скорее не пациентом, а заключенным.
Вечером через зарешеченное окно он смотрел на людей, которые шли по улице по ту сторону забора.
Карантинный блок находился на отшибе, окруженный пустыми домами с заколоченными окнами и дверьми. В месте, где все заняты работой, праздной публики быть не могло, и все же по улице то и дело проходил народ.
Город жил своей жизнью. Один раз ему на глаза попались люди с оружием — три мужика с короткими автоматами, в городском камуфляже, с теми же нарукавными повязками, напомнившими ему пионерские. То ли дружинники, то ли ополченцы. Все остальные были не вооружены, и их вид заставил Данилова испытать острую зависть. Они шли по своим делам, а не прокладывали дорогу через враждебную территорию. Тут не убивали за кусок хлеба. На людях была повседневная одежда — джинсы, куртки, спортивные костюмы. Не такая яркая и новая как до войны, но и не засаленные лохмотья, о которые не жалко вытереть испачканные руки, и не туристско-милитаристский прикид.