У МОЕГО ОТЦА, как у доктора Джекила, было две личины, но у матери их было несколько, и именно ее настроение влияло на домашнюю обстановку. Однако в наших глазах ее оправдывало периодически пробуждавшееся чувство юмора: оно разгоняло темноту столь же внезапно, как солнечный свет, заливающий поля и холмы. Ее причудливый, неожиданный взгляд на вещи вызывал у нас приступы смеха. Атмосфера менялась, юмор скрашивал мрачную реальность.
Когда я подросла и смогла во время ходьбы держать маму под руку, как это заведено у голландок, моим главным развлечением стал совместный поход по магазинам. Обеим такая близость приносила невероятное удовольствие, и, когда мы ходили за покупками, мама весело и оживленно болтала. Тогда моя жизнь становилась более приятной, и я на время испытывала счастье, забывая о себе.
Мать советовалась со священником, не желая бесконечно рожать детей. Священник ответил, что она не имеет права отказывать мужу, поскольку обещала чтить его и повиноваться ему в святом таинстве брака. Поэтому мать была вынуждена уступать сексуальным домогательствам отца, однако эта хитрая лиса знала, как отомстить необразованному супругу. Она его высмеивала. В отцовском арсенале была лишь грубая сила, уступающая иронии и остроте ума матери.
Мама редко бывала довольна тем, что делает мой отец. Она насмехалась над ним, когда он играл на любимой скрипке, и в конечном итоге отец разбил инструмент о стену. Починить скрипку было слишком дорого, а потому он продал ее мастеру за какие-то двадцать пять гульденов – скрипку, которая была для него ценна, как Страдивари. Что с ним происходило, когда его никто не видел? Может, он стискивал зубы и плакал оттого, что жена с ним так поступает? Или месть находила свой путь через насилие?
Однажды во время яростной ссоры оба они забыли о том, что соседи за стенами все слышат. Мать громко высмеивала отца и подстрекала убить ее. Это было новым в их репертуаре. Некоторое время они переругивались, но вскоре оба погрузились в вихрь горьких оскорблений. Мы, шестеро детей, громко плакали, сидя в ряд за обеденным столом. Наши родители находились в гостиной, и мы отлично видели их через дверной проем. У папы в руках оказался большой нож для резьбы, а мама, задыхаясь, говорила: «Ну, давай же, давай! Убей меня!» – вызывающе глядя на него. Она сказала это много раз, и, чтобы не потерять свое лицо, отцу пришлось ее ударить. Она вскрикнула, и мы завопили еще сильнее. Родственная связь с нашими родителями на время разрушилась, о нас забыли, и мы – как пена – плыли в одиночестве по темному бурному океану.