С ответом я замешкалась. Не потому, что не хотела рассказывать ему о Данте. Не знала просто, стоит ли его во все это впутывать. И наконец предупредила:
— Речь пойдет о делах бессмертных. И высших вселенских силах.
— Я им жизнь посвятил, — сказал он хмуро, садясь на подлокотник кресла. — Рассказывай.
И я рассказала — о потерях энергии, о том, что вытягивали ее из меня сны… содержание их, правда, передавать не стала. О странных случаях исполнения ложных видений. Об ощущении холода и сырости, с которым однажды проснулась. И о сегодняшней навязчивой мысли об Эрике.
Потом сердито посмотрела на телефон.
— Черт. Что же он не перезванивает?
— Почему ты мне никогда и ничего не рассказываешь сразу? — спросил Сет. — Я думал, у тебя только раз энергия пропала. А ты, оказывается, живешь в тревоге все это время.
— Не хотела тебя беспокоить. Знаю ведь, как ты относишься к делам бессмертных.
— То, что тебя задевает и может тебе повредить, меня не беспокоит. То есть беспокоит, конечно, но суть не в этом. Возвращаясь к общению…
Зазвонил телефон.
— Данте? — жадно спросила я, не удосужившись даже взглянуть на номер.
К счастью, это оказался он. И мрачно сказал:
— Хорошо бы ты приехала. К Эрику.
— В магазин?
— Нет, домой. Это рядом со мной.
— Что случилось?
— Приезжай, узнаешь.
Данте назвал адрес и объяснил, как проехать. Я тут же превратила ночной наряд в выходной и уже собиралась вылететь за дверь, когда Сет попросил меня подождать и начал одеваться. Готов был через минуту — не так быстро, как я, но тоже неплохо.
Я как-то не задумывалась раньше, есть ли у Эрика свой дом. Встречались мы только в магазине, и, казалось, там он и жил. Приехав по адресу в старый, но обихоженный район, в миле от лавочки Данте, я увидела небольшой домик с верандой, каких полно на окраинах Сиэтла, и розы во дворе, заботливо укрытые на зиму. Поднимаясь на крыльцо, невольно представила себе Эрика, ухаживающего за цветами летом.
Не успели мы постучать, как Данте уже открыл. То ли в окно нас увидел, то ли почувствовал мое присутствие. На Сета он никак не отреагировал и повел нас в спальню.
Убранство дома выглядело так, словно его не обновляли очень давно. Чуть ли не с середины двадцатого века, судя по мебели — дивану, обитому шотландкой, потертому бархатному креслу в стиле золотых семидесятых. Способность телевизора передавать цвет казалась весьма сомнительной.
Впрочем, особого интереса все это у меня не вызвало. Единственное, что привлекло внимание, — фотография в рамке, стоявшая на полке с книгами. На ней был запечатлен довольно молодой Эрик — не старше сорока, без единого седого волоса и почти без морщин. Он обнимал за талию брюнетку лет тридцати, с большими серыми глазами. Оба широко улыбались.