Он говорил что-то еще, а я уже ничего не слышал. Кивал ему головой, поддакивал, но ничего не слышал. Я думал лишь об одном: почему не пришел командир?
Неужели нет границ людской надменности? Что было такого, в том командире, что он позволил себе плюнуть в лицо своей группе? Позволил забыть, как прошли эти годы! Разве только сержантские лычки? Нет. Всего лишь пустое сердце. Сердце, в котором давно завелась гордыня, спесь, высокомерие перед ближним. Которое ничего не имело, кроме злой памяти о былом.
А я? Неужели я тоже не приду к своей группе? Неужели тоже наведу порчу на свое имя?
Нет! Я не равняю службу и дружбу, но, слава Богу, теперь научился жертвовать первой во имя второй. И остался не злобен, и не злопамятен, и не помню прежних обид.
Я не подведу свого имени. Я обязательно приду на последний наш сбор. Я был при рождении группы, буду и при ее конце.
…Из людного нашего кафе давно сбежали все мужики, а, может, их просто и не было. Что был это за день, я не помню. Вряд ли даже какой выходной. Просто еще было лето и мало кому не хотелось на воздух. Мы сидели, два молодых мужика, и уже почти не общались друг с другом. Какие-то женщины, решив испытать удачу, сдвинули вместе наши столы. Зрелые серьезные женщины. Но они были пьяны, и это уравнивало всё. Про что мы там говорили? Да точно не про погоны. Я, помню, рассказывал какой-то стих о любви. Ведь, как поэт, не мог пройти мимо свободных ушей. Рассказал один, за ним другой, спьяну сболтнул о Чечне. Болтал до тех пор, пока самая взрослая из женщин не показала на меня пальцем и восторженно заявила: «Будет мой зять! У меня такая дочь! У меня две дочери!..» Уже ушел командир (Мы встретимся через шесть лет, летом 2008-го, совсем в другом городе, при совсем иных обстоятельствах. И это будет прямое продолжение этой истории, но пока я еще не решил, рассказать ли о ней), уже у всех кончились деньги, а я все не мог подняться из-за стола; новоявленная теща все вытягивала из меня то стихи, то разные личные тайны.
До казармы в тот вечер я не дошел. Женщина, пророчившая мне в жены дочь, оказалось, не имела терпения. Мы сели в один трамвай, а на своей остановке она вывела меня вон и потащила к себе. Я шел за ней и все боялся, что произойдет примерно следующее: войдя на порог, она объявит: «Дочки! Это — ваш папа!» Но я зря сомневался в женщине. Это, действительно, была мать. Я даже не успел разуться в прихожей, как было объявлено: «Дочки! Это — ваш муж!»
Дочки и вправду могли гордиться своей красотой. Две золотоволосые бестии, что дали бы крупный барыш своему продавцу в былые времена рабства. Которая из них предназначалась мне в жены, я так и не разобрал. Мне слишком хотелось обоих. Но наше знакомство не зашло дальше, чем вечер на кухне и, еще позже, случайная встреча в городе в самом начале осени. Мать зря готовилась к свадьбе. Она ведь не знала, кого привела в дом. Уходя поутру, я, ветреный повеса, в соседнем дворе мимоходом влюбился в высокую чернявую девчонку. И больше никогда не стучал в двери дома, где думал жениться на двух.