Десятая прелюдия e-moll. Мое самочувствие на показе Нейгаузу. Правда, его лучше передает… запись Гульда Как на космодроме. Так, как я играю сейчас, — это взгляд через стеклышко, по прошествии тридцати лет.
Почему я вообще решил связать Баха с собой — именно потому, что Бах объективный, можно говорить от третьего лица.
Это не обязательно мой путь — пусть каждый «разложит себя» на прелюдии и фуги.
Фуга. Здесь не нужны объяснения. У каждого есть миг, когда он допрыгивает до потолка, миг опьянения: я принят в класс Нейгауза!
Одиннадцатая прелюдия F-dur. Атмосфера московских домов, атмосфера простоты. Сначала я жил у Лапчинского и Ведерникова На третьем курсе меня подобрал Генрих Густавович. На ужин всегда подавалась ветчина, при этом Нейгауз любил пошутить: «Ты сегодня опять ее заслужил!» В те годы я понял: простота и есть признак подлинной интеллигентности.
Фуга. Нейгауз меня ввел в «высшее общество». На квартире у Павла Александровича Ламма музицировали в восемь рук, обсуждали музыкальные новости. Чай заваривался двух сортов: покрепче, для возбуждения тонуса, и на травах. Подавался с бубликами.
Но вот пришел Прокофьев, и все изменилось. Никто при нем чай не пил. Он открыл рукопись Шестой сонаты и спросил: «Кто будет перелистывать?» Никому почему-то этого не хотелось. Тогда Нейгауз представил меня…
Двенадцатая прелюдия f-moll. У меня было именно такое настроение, когда началась война. Это не паника, не отчаяние, это — меланхолия.
Около консерватории встретил одного музыканта, который от отчаяния бил себя в грудь:
— Что теперь делать, Слава? Все кончено… И чуть не плачет.
— Как что делать? Заниматься!
И я увел его учить «четырехручного Регера»[177]. Когда его играешь, забываешь про все на свете — даже про войну. Я тогда, наверное, сидел как никогда много — по двенадцать часов.
Фуга. Конечно, это не «триумфальная» фуга, она — одинокая, брошенная.
Я уже начал ездить: был с концертами в Мурманске, на Кавказе. В Ленинграде встретил Новый год абсолютно один. Они попросили скорее сыграть и уехать, потому что увидели в паспорте, что я — немец. Это для них подобно артналету.
Помню женщину в первом ряду, которая достала кусочек хлеба и начала грызть, прямо во время концерта. Оттого, что всухомятку — закашлялась и подняла руку. Все в зале поняли: у этой женщины есть хлеб. А мне показалось, что она хочет остановить концерт.
Тринадцатая прелюдия Fis-dur. Для меня это «высокая» тональность, музыка горных вершин. Я жил тогда на Кавказе и как человек равнины захотел однажды вскарабкаться. Купил по этому случаю альпинистский костюм. К Кэтеване Maгалашвили пришел прямо с гор. У нее было ателье с видом на весь Тбилиси, и по вечерам можно было наблюдать Казбек, розовый.