Комедия видела вселенную в гармоническом взаимодействии всех ее частей. Трагедия - в непримиримом столкновении враждующих начал. Но и трагедия сохранила представление о существовании определенного миропорядка, в рамках которого эти начала противоборствуют: монолог Улисса в “Троиле и Крессиде” и тирада Глостера в “Короле Лире” в равной степени характеризуют трагическое мироощущение, выражают его двуединость: чувство упорядоченности вселенной и понимание дисгармонии, царящей в ней. Поэтому можно сказать, что если комедия воспринимала мир как гармоническое единство, то трагедия - как единство дисгармоническое, но все же единство.
Трагикомедия ощущает мир в дисгармонической отчужденности его составляющих или даже (например, в творчестве Бомонта и Флетчера) как механический конгломерат безразличных или враждебных элементов. Поэтому многообразные нити, которые в комедии и трагедии стягивали человека, общество и природу в единую цепь бытия, в трагикомедии слабеют, рвутся или исчезают вовсе. Происходит свойственная трагикомической фазе дифференциация ранее слитых в единстве понятий. Каждое из звеньев триады “человек - общество - природа” начинает все более эмансипироваться, становится все более автономным.
У Шекспира процесс этой автономизации только начинается - в его последних пьесах связи между человеком, обществом и природой иногда очень сильны, иногда ослабевают и расплываются, иногда теряются вовсе. Заметнее всего это проявляется во взаимоотношениях человека и природы.
Обособление природы и отчуждение ее от человека и общества в шекспировских финальных драмах иногда приобретает особо зримую форму - структурную. В “Зимней сказке” и в “Цимбелине” пасторальные сцены составляют самостоятельную сюжетную линию, “пьесу в пьесе”, они более изолированы от основного действия, чем аналогичные сцены в ранних шекспировских комедиях.
В “Перикле” природа олицетворяется образом моря, и море здесь выступает по отношению к человеку началом чуждым, непонятным и безразличным. Человек здесь чувствует себя не центром мироздания, но песчинкой вселенной, герой не в состоянии ни ощутить свое родство с природой, ни понять ее - он видит себя лишь игрушкой в руках слепой и могущественной природной силы. В “Буре” отношения человека и природы имеют другой характер. “Буря” - единственная из последних пьес, где герой овладевает силами природы, подчиняет их своей воле. Однако даже магия Просперо не способна полностью преодолеть разобщенность человека и природы: и Калибан, и даже Ариэль, которых в данном случае можно рассматривать как персонификацию противоположных естественных начал (не единственное и не главное значение этих образов), рвутся к независимости и чужды человеческому миру.