— Встать! — снова закричал адъютант во всю мощь своих легких.
«Наташа Шевцик» даже не шелохнулась. Наоборот, она улыбнулась. И произнесла спокойно и с достоинством, которое бывает только у взрослых женщин, когда они говорят о подобных вещах:
— Вы не поверите, товарищ полковник, но то, что я сейчас скажу, — это чистая правда! Ко мне пришли больные дни! Спина отваливается!
— Военврач Морозов прав, таких симулянтов белый свет не видывал! Это ж надо такому случиться! У солдата менструация! К солдату срочной службы пришли месячные! — спокойно сказал Кинчин. А про себя подумал: «Ох уж мне эти москвичи!»
— Я в училище бежал кросс со сломанной рукой! — вмешался адъютант. И снова скомандовал: — Встать!
— Я так же раньше думала, что пустяки, никакие не пустяки, вот вам бы один разок помучиться, тогда бы поняли, что значит — требовать невозможного. Встать не могу.
— Я его силой подниму, товарищ полковник!
— Не трогай... не надо, — сказал командир части, — тогда, мадам, — вежливо обратился он к Коле Лебедушкину, — я, с вашего позволения, тоже присяду. Мне как-то неловко стоять перед вами, все-таки я старше по возрасту и по званию.
— Будьте любезны, месье, присаживайтесь, окажите такую любезность! — сыграл в галантность XIX века Коля.
— Благодарю, — сказал полковник, снял папаху из светлой белой овцы, присел на табурет, что стоял рядом с прикроватной тумбочкой, закинул ногу на ногу и закурил. — Пахнет кофе? Не так ли?
— О да! — сказал светский Лебедушкин.
— Откуда этот чарующий запах?
— Из железной кружки, это мой кофе, — Лебедушкин показал алюминиевую чашку с остатками кофе.
Ювачев что-то хотел сказать, слегка приоткрыл рот, но сразу же закрыл, решил не вмешиваться.
— Откуда у вас кофе, мадемуазель? — спросил полковник.
— Сублимированный... высший сорт. Я сохранила его чудом, грамм сто. Кстати, как вам сегодняшняя погода?
— То есть солдат весь день-деньской лежит на тахте, пьет кофе и читает, — Кинчин взглянул на переплет книги, — Поля Элюара.
— И еще пишу пьесу. Вот рукопись. — Лебедушкин показал стопку бумаг, лежащую на тумбочке.
— Ты, Николай, еще и писатель!
— Такого солдата я вижу впервые, — наконец осмелился на короткую реплику Ювачев.
— Я не солдат, я — художник. Может быть, даже гений! — сказал Лебедушкин.
— Мало что мадам! Да еще и гений к тому ж! — язвительно пошутил Кинчин и выплюнул прилипший к кончику языка кусочек табаку.
— Гениальная баба! — пошутил вслед за начальником адъютант.
— Не в том смысле, что я — гений, законченный, готовый, как Пикассо, или Писсаро, или Толстой, или Оливье. Я хочу сказать, что я чувствую свой гений, и у меня есть свой долг перед ним! — сказала Наташа.