— Мы с Верой были в Австрии, хочешь посмотреть фотографии?
К. достал из портфеля фотографии, я взял их в руки, но сначала сделал большой, обжигающий внутренности глоток чаю.
— Красиво! — сказал я из вежливости.
— Это Альпы. И это тоже Альпы. Это моя Вера. Это я. Это Альпы.
— Вера — это Вера. Альпы — это горы.
— А это подъемник.
— Подъемник — это хорошо.
— А вот мы едем по горной дороге.
— Горная дорога, замечательно. Куда она идет?
— Я не знаю.
— Не важно.
— Подъемник.
— Прекрасно.
— Лыжи.
— Лыжи — это лыжи.
— В ресторане мы пьем виски.
— Виски — это выпивка. Понятно, — прокомментировал я.
Он стал показывать мне пейзажи. Я вспомнил о Норе и почувствовал в глубине живота приятное тепло.
— А это наш американский друг Билл.
— Билл свою маму убил!
— Он не убивал свою маму.
— Понятно, зато какая рифма!
— А это наш отель, наш номер, прекрасный вид из окна.
К. ушел, слегка поцарапав мое воображение своим прошлогодним путешествием. Нашу встречу мы закончили короткой, но смертельной дуэлью.
— Тебе надо жениться, — сказал К.
— На ком? На Лу из телевизионной коробки?
— На Лу не надо. Женись на Светлане из оранжереи снов.
— Я женюсь на Тане Рубинштейн из сказки о спелой вишенке.
— Ты с ума сошел. Лучше уж на Ольге из букмекерских хороводов. Помнишь, как Оля смешно читала стихи?
— Оля — это Оля, — сказал я.
К. ушел. Я сел за стол в кабинете, открыл книгу и стал читать. Чтобы отвлечься, уйти в иной мир. Только я сосредоточился, как зазвонил телефон. Звонили из модельного агентства. Меня приглашали посетить показ мод от кутюр.
Мне всегда нравились тонкие паюсные девушки, которые плыли над подиумом, мягко покачивая бедрами. Они были словно узкие эскимосские лодочки. Они выныривали из полярной тьмы в свет общества. Молодость пенилась у них за кормой. Однако их лица всегда таили явную опасность. Казалось, будто они держат на кого-то обиду: вот-вот готовы расплакаться, дуют губы, злобно косятся, словно мечтают о преступлении.
Мои предчувствия оказались пророческими. В феврале прошлого года, на показе мод от кутюр, группа манекенщиц договорилась между собой и закидала осколочными гранатами партер. Из двенадцати гранат не взорвались только три, а остальные полопались со страшным грохотом и произвели полный фурор.
Поэтому я, не раздумывая, отказался принять приглашение на послезавтра. И меня сразу же начали уговаривать:
— Вы можете не беспокоиться за свою жизнь, мы проверяем их магнитоискателем перед каждым выходом.
Я вспомнил кружевное белье, кровь на полу, и все это усыпано сверху бриллиантами, словно салат из томатов, сдобренный крупной солью. Кристаллы лежали на самой поверхности в красной жиже и не таяли. Я вспомнил лицо жены французского посла, перевернутое вверх тормашками болью (так рисовал евреев Шагал), ее истошные вопли. Вспомнил, как светские львицы, перепачканные кровью, курили на ступеньках парадной лестницы и делились впечатлениями о том, как чудом остались в живых: