За эти три недели в моей комнате ничего не изменилось, если не принимать во внимание неприбранную постель и чьи-то колени, торчащие из-под одеяла, которое я тут же сорвал резким движением.
Ого! Под одеялом оказался сервированный стол, на котором возлежал прекрасный, ароматный ужин. Я плотно поел, вышел в прихожую и увидел лежащий на полу короткий японский зонтик и женское пальто на спинке стула.
Только часам к четырем пополудни я понял, что съел женщину. Судя по платью, она была модница (туфельки с острым носом успели войти в моду только четверть часа тому назад), ювелирные украшения — из белого золота.
Я присел на край стула, закрыл глаза и попытался справиться с охватившим меня ужасом.
На подоконнике лежала ее сумочка, содержимое которой я тут же высыпал на стол, но не нашел ни фотографии, ни документов, ни имени. Мне захотелось поделиться своим несчастьем, я позвонил К. Он приехал минут через пятнадцать.
— Я только что съел человека!
— Хорошего человека? — спросил К. так просто, как будто речь шла о филе судака.
— Женщину... здесь по комнате разбросаны ее вещи.
— Без паники... только без паники, — сказал он. — Мы найдем тебе адвоката! Вкусная?
— Был голодный, как волк, ничего не помню, острая, во рту до сих пор горит.
— Я не думаю, что это был обыкновенный ужин, — произнес К. — Вряд ли она была обыкновенной женщиной. Скорее всего, это был не ужин!
— А что?
— Это был обряд евхаристии. Только что ты съел Бога.
— В каком смысле?
— Может быть, для большинства знавших ее людей она была самым обыкновенным человеком, но для тебя она была Богом. Верующие едят тело Христа и пьют кровь Его, так и ты съел свою возлюбленную, потому что когда-то молился на нее!
— Не может быть!
— Постарайся вспомнить, на кого ты молился, как на Бога? Как ее звали?
— Нора, — сказал я. — Это была моя первая любовь.
— Все ясно. Только что ты съел свою первую любовь.
— Мы не виделись двадцать лет... даже больше.
— Впредь надо быть осторожнее.
— Но как она здесь оказалась? Как она нашла меня?
— Тебе урок на будущее... Никогда не поклоняйся женщине, как Богу. Бог — это бог, а женщина — это женщина.
— Бог — это Бог, — сказал я, — женщина — это женщина, стол — это стол, осень — это не зима, а бутылка — это не письменный стол и не блюдце с молоком для кошки, которая сама по себе не есть комод или дорожный чемодан.
— Сознание к тебе медленно возвращается.
— Давай соберем ее вещи, я не люблю, когда в доме беспорядок.
— Успокойся.
— Меня знобит.
— Выпей горячего сладкого чая.
Я и Нора!
Мы еще были детьми, но грешили, как взрослые. Под скрип калитки и пенье мотыльков сгибали вдвое радугу над полем и отпускали ее одновременно, так, что, спрямляясь, она разрезала небо надвое, а после мы долго ссорились, кому какая половина неба принадлежит. После мы пробирались сквозь тени будущего и в день сто раз давали клятву любить друг друга до гробовой доски. Но разлука оказалась вечной. Мы мечтали о несостоявшемся будущем. А ночью заклеивали Луну лейкопластырем и окунали мизинцы звезд в зеленку, прежде прокалывая их стальными иглами. Мы пили звездную кровь.